«Ты – мой духовный учитель»
После перехода через реку Имджин мы отправились в Пусан через Сеул, Вонджу и Кёнджу. 27 января 1951 года мы прибыли в Пусан. Город был буквально наводнен беженцами с Севера — казалось, в него съехалась вся страна, и все помещения, пригодные для жилья, были забиты до отказа. В нашей каморке едва хватало места, чтобы сесть, поэтому единственным выходом было пойти ночевать в лес и попытаться согреться всеми возможными способами, а днем вернуться в город и попробовать найти какую-нибудь еду.
К тому времени мои волосы, коротко стриженные в тюрьме, сильно отросли, и мои штаны, изнутри подшитые ватой из одеяла, превратились в лохмотья. Вся моя одежда настолько засалилась, что дождевые капли уже не впитывались в нее, а свободно стекали вниз.
Подошвы моих ботинок почти полностью стерлись, хотя верхняя часть еще как-то держалась, так что я мог с тем же успехом разгуливать босиком. Все дело в том, что я оказался на самом дне общества, стал нищим из нищих. Мы не могли устроиться ни на какую работу — ее просто не было в городе, — и у нас в карманах не было ни гроша. Чтобы не умереть с голоду, нам приходилось побираться.
И все-таки, даже прося у людей что-нибудь поесть, я делал это с достоинством. Если кто-то отказывался помочь, я говорил ему ясно и убедительно: «Послушайте, если вы не поможете нуждающимся — таким, как мы, — даже не мечтайте, что в будущем вам улыбнется удача!»
После таких слов люди просто не могли отказать. Мы брали еду, собранную таким образом, и находили ровную полянку, на которой можно было устроиться всем вместе. В те времена так питались очень многие. У нас не было ничего, и даже еду приходилось выпрашивать — и, тем не менее, наши отношения были проникнуты теплом глубокой и сердечной дружбы.
Как-то раз в один из таких дней я услышал чей-то возглас: «Вот это да! Сколько лет, сколько зим!!»
Обернувшись, я столкнулся нос к носу с Ом Дон Муном, моим товарищем по учебе в Японии. Мы с ним близко сдружились после того, как он услышал мою патриотическую песню, тронувшую его до глубины души. Сейчас он — один из лучших архитекторов Кореи, и среди его проектов — культурный центр «Сэджон» и гостиница «Лотте».
«Идем, — сказал он и крепко обнял меня, не обращая внимания на лохмотья. — Пойдем скорее ко мне!»
К тому времени Ом Дон Мун был женат и жил с семьей в однокомнатной квартирке. Чтобы приготовить мне место, он повесил одеяло посреди комнаты, разделив ее на две части: в одной поселил меня, а в другой стал жить вместе с женой и двумя маленькими детьми.
«А теперь, — попросил он меня, — расскажи, что с тобой приключилось за эти годы. Я ведь часто вспоминал тебя и думал, где ты и чем занимаешься. Мы были с тобой друзьями, — сказал он, — но для меня ты был больше, чем друг. Ты ведь знаешь, что я всегда очень уважал тебя?»
До сих пор я не мог откровенно делиться переживаниями ни с кем из друзей. В Японии мне приходилось скрывать даже то, что я люблю читать Библию. Если кто-нибудь входил в комнату, когда я ее читал, я тут же прятал книгу за спину. Но в гостях у Ом Дон Муна я впервые рассказал о себе все как есть.
Мы проговорили всю ночь. Я поведал ему о своей встрече с Богом и о том, как пересек 38-ю параллель, основал Церковь и выжил в тюрьме Хыннам. Моя история заняла три полных дня, и когда я закончил рассказ, Ом Дон Мун встал и тут же упал передо мной на колени в полном церемониальном поклоне.
«Что ты делаешь?» — я был изумлен и, мягко скажем, шокирован. Схватив его за руку, я попытался остановить его, но не смог.
«С этого момента, — произнес он, — ты будешь для меня великим духовным учителем. Этим поклоном я приветствую тебя, мой учитель. Пожалуйста, прими его».
С тех пор он был всегда со мной — мой друг и последователь. Вскоре после этого я устроился на работу на четвертом пирсе в порту Пусана. Я работал только по ночам и на заработанные деньги мог позволить себе покупать бобовую кашу на станции Чхорян. Горячая каша продавалась в миске, завернутой в тряпку, чтобы подольше не остывать, и я, прежде чем съесть ее, грелся об эту миску час или даже больше. Это помогало мне прийти в себя после того, как я намерзнусь во время работы за долгую и промозглую ночь.
Тогда же я подыскал себе комнатку в рабочем бараке в Чхоряне. Каморка была такой крохотной, что я не мог в ней лечь даже по диагонали, чтобы ноги не упирались в стену. Но именно в этой комнатке я, наточив карандаш, с трепетом сделал первые наброски к Волли Вонбон[i]. У меня почти не было денег, но для меня это не имело значения. Если душа полна решимости, можно сделать все что угодно, даже ютясь в трущобах. Все, что нам нужно — это воля.
В тот год Ким Вон Пхилю исполнилось двадцать лет, и он перепробовал все виды работ, на которые только смог устроиться. Работая в ресторане, он приносил домой подгорелый рис, который невозможно было подать посетителям, и мы вместе съедали его. У него был талант к рисованию, и вскоре он устроился художником в американскую воинскую часть.
Однажды мы с ним забрались на гору Помнетколь в Помильдоне и построили там хижину. Неподалеку от этого места было кладбище, поэтому поблизости не было ничего, кроме каменистого ущелья. Не имея ни клочка собственной земли, мы разровняли часть горного склона и на этой площадке соорудили жилище. Более того, у нас не было даже лопаты! Мы позаимствовали совок, валявшийся рядом с чьей-то кухней, и вернули его раньше, чем хозяева хватились пропажи. Вместе с Ким Вон Пхилем мы разбивали камни, разравнивали землю и таскали гравий, а затем из грязи, смешанной с соломой, делали кирпичи и строили стены. У нас было несколько картонных коробок из-под американских продуктов, которые мы распрямили и прикрепили сверху вместо крыши. На землю вместо пола мы постелили кусок черного пластика.
Наша лачуга была хуже самых бедных и скромных лачуг. Она вплотную примыкала к скале, и посреди комнаты из земли торчал большой камень. Все, что у нас было — это подобие конторки, прислоненной к этому камню, и еще мольберт Ким Вон Пхиля. Во время дождя под полом комнатки протекал ручей, и было так романтично сидеть и слушать журчание воды прямо под нами! Когда мы просыпались поутру в нетопленой комнатушке с протекающей крышей и текущим под полом ручьем, у нас из носа текли такие же ручьи. И все же мы радовались даже такой избушке, где можно было лечь на пол и отдохнуть, позабыв обо всем. Условия жизни были просто ужасны, но мы были полны надежд, так как понимали, что идем по пути Божьей воли.
По утрам, когда Ким Вон Пхиль шел на работу на американскую базу, я провожал его до подножия горы, а вечером, когда он возвращался домой, выходил и встречал его. Все остальное время я посвящал написанию Волли Вонбон. В нашей комнатке всегда имелись наточенные карандаши; даже рис у нас был не всегда, а карандаши — всегда.
Вон Пхиль очень помогал мне — и материально, и духовно. Благодаря ему я мог сосредоточиться на рукописи. Даже приходя с работы и валясь с ног от усталости, он все равно искал возможность помочь мне. Я так мало спал в те дни, что мог заснуть прямо на ходу. Порой я засыпал даже в туалете, и Вон Пхилю приходилось провожать меня туда, чтобы убедиться, что со мной все в порядке.
На этом его помощь не заканчивалась. Он так хотел хоть как-то помочь мне в написании книги, что взялся рисовать портреты для американских солдат и на вырученные деньги покупал мне карандаши. В те времена солдаты США любили заказывать портреты своих жен или возлюбленных, и Ким Вон Пхиль брал шелковую ткань, крепил ее на деревянные рамки, писал портреты и продавал их по четыре доллара за штуку.
Я был очень благодарен ему за такую преданность делу. Когда он рисовал, я садился рядом и всеми силами старался помочь ему. Когда он уходил на работу на американскую базу, я покрывал грунтовкой шелк, вырезал дощечки для рамок и склеивал их. К тому времени, как он возвращался домой, я промывал его кисти и покупал необходимые краски. Вернувшись с работы, он брал карандаш 4В и рисовал портрет. Сначала заказов было очень мало, всего один или два в день, но потом слава о его работах разлетелась повсюду, и он стал таким популярным, что порой ему приходилось делать за вечер двадцать или даже тридцать портретов. Со временем вся наша комнатка оказалась заваленной портретами, и мы уже не знали, где нам спать.
Когда на нас посыпались заказы, я решил, что пришло время помогать ему как-то посущественнее, и пока Вон Пхиль рисовал черты лица, я раскрашивал губы и одежду. На деньги, заработанные совместным творчеством, мы покупали карандаши и материалы для живописи, а все свободное время посвящали свидетельствованию. Очень важно записывать Слово Бога на бумаге, но еще важнее напрямую рассказывать людям о Божьей воле.
[i] Волли Вонбон — самый первый текст Божественного Принципа.