Глава 1. Страдания и победа во время японской оккупации и в коммунистической Северной Корее


Раздел 1. Движение за независимость Кореи

Заключение за подпольную деятельность

Истинный Отец учился в Японии с апреля 1941 года по сентябрь 1943 года. В это время он участвовал в подпольном движении за независимость. Он был убеждён, что тот, кто не любит свою страну, не способен любить Небеса. В середине октября 1943 года Истинный Отец вернулся в Корею. В следующем году подпольная деятельность Отца в Японии была раскрыта, и в октябре 1944 года он был арестован и заключён под стражу в полицейском участке провинции Кёнги, где пережил двухмесячные пытки и допросы.

1. Во времена японской оккупации я участвовал в подпольной деятельности. Именно в тот период я определился со своим дальнейшим путём. Во время учёбы в Японии я встречал богатых людей и сталкивался с самыми разными искушениями. Многое давалось мне с лёгкостью, так что люди всегда тянулись ко мне, даже не зная толком, кто я такой. Людям было так хорошо и комфортно рядом со мной, что они невольно сами открывали передо мной самые потаённые уголки своей души.

2. Во время учёбы в Японии я работал в подпольном движении, организованном временным правительством в Шанхае. Недавно моё имя всплыло в записях главного полицейского управления Японии, и я получил копию этих записей. Записи из главного полицейского управления гласят, что я был «участником Движения за независимость и ездил туда-сюда между Кореей и двумя другими странами». Так что сейчас у меня на руках есть неопровержимое доказательство своего участия.

3. Когда после завершения учёбы пришло время мне возвращаться из Японии в Корею, я помолился: «Что ж, Япония, увидимся через 21 год!». Так и вышло: спустя 21 год я вернулся в Японию. В Японии я участвовал в подпольной деятельности и совместно с коммунистами пытался добиться освобождения Кореи. Я выполнял самые разные тайные поручения, и за мной постоянно следили полицейские сыщики. После моего отъезда в Корею они оповестили японские власти в Корее о моём прибытии, и когда я вышел на станции, ко мне подошли люди и сказали: «Ну вот и ты», давая понять, что за мной наблюдают. Таких случаев было довольно много.

4. Я был типичным представителем подпольного Движения в Японии. Я знаю Японию лучше всех. Я жил неподалёку от моста Ничубаси и каждый раз, глядя на императорский дворец, внутренне рычал от злости из-за того, что император сотворил с моей страной. Я изучил Японию со всех сторон, начиная с трущоб, и исследовал все аспекты жизни в этой стране. Как-то мне довелось работать секретарём в офисе правительственного чиновника, и тогда я увидел, что японская оккупация долго не продлится. Я участвовал в подпольном движении, будучи студентом, но никогда не рассказывал об этом, так что никто об этом не знал. Я ездил на пароме Пукван из Пусана до Симоносеки, организовывая тайные переговоры ради независимости. Я также ездил на поездах хикарийской ветки между Пусаном в Южной Корее, Синуйчу в Северной Корее и Тандоном в Китае, устанавливая связи между разными людьми за кулисами Движения за независимость в качестве посредника для агентов.

5. Пока корейский народ 40 лет страдал под японским колониальным гнётом, я узнал, что такое тюремная жизнь. В общем, я побывал в тюрьме. Я отправился туда ради освобождения корейского народа. Японцы увещевали меня самыми медовыми речами — мол, «если ты будешь сотрудничать с нами, мы поможем тебе добиться успеха», «о тебе хорошо позаботятся», но я выбрал путь страданий. Бог был так раздосадован Японией, что не позволил мне проявить ни малейшего интереса к этой стране. Он отправил меня в тюрьму с целью отрезать от любых взаимоотношений с Японией. Сейчас, оглядываясь назад, я вижу это именно так. Все, от мала до велика, кто поддерживал японский колониальный режим, боролись со мной и подстрекали на это других. Итак, Бог желал, чтобы я прошёл путь страданий.

6. Наша Семья Объединения зародилась для того, чтобы проложить путь и взять ответственность от лица Бога, а также получить признание сатаны, построив прочную связь с сердцем Бога. Об этом пути не знает никто, ведь за ним кроются бесчисленные трагедии. Во времена японского колониального гнёта я то и дело попадал за решётку. Даже заливаясь кровавой рвотой, даже когда мне срывали ногти и изо всех моих пальцев струилась кровь, я твердил в молитве: «Для меня это честь — принести в жертву свою кровь, олицетворение крови десяти родов и десяти стран». Я думал больше не о собственном спасении, а о том, как хорошо было бы, если бы одной моей смерти было достаточно для освобождения страны и избавления народа от горечи и боли.

7. Всеобщая и главная надежда человечества — найти изначальных родителей. Люди мечтают обрести изначальный мир, родину, о которой тоскует изначальная душа. Такова изначальная цель всех людей в прошлом, настоящем и будущем. Если страна не достигнет этой цели, ей не видать истинного счастья. Таков основополагающий закон Небес, ради которого я бросил всё. Ради этой надежды я отказался от любых привязанностей — даже к родителям.

В период японской оккупации я побывал в заключении, но я рад, что отправился в тюрьму вместо того, чтобы предать свою страну. В своём стремлении к владычеству Небесной страны я не мог прогнуться под власть императора Японии. С точки зрения почитателей и подданных императора, это было непростительно. Однако я не нуждался ни в чём светском и с презрением отверг «японофилов», соблазнявших меня сладкой и успешной жизнью. Напротив, я оставил своих родителей и семью, вступив на путь восстановления независимости родины.

8. Когда мне было немногим за двадцать, моя голова была забита мечтами. Окружающие считали их фантазиями, высмеивали и издевались надо мной. Мама так вообще сказала: «Боже мой! Я с таким превеликим трудом отправила тебя учиться, а ты вон до чего докатился!». У меня была репутация весьма неглупого парня, поэтому, хотя я и был вторым сыном, род Мунов возлагал на меня большие надежды. Мама приложила все силы, чтобы помочь мне. У неё было не так много денег, и всё же она наскребла достаточно, чтобы отправить меня учиться за границу. А я тем не менее по возвращении домой оказался за решёткой.

Стоило мне представить, как мама со слезами навещает меня в японской тюрьме, и меня уже нисколько не радовала необходимость всё это делать ради страны. Тем не менее такая необходимость существовала, и это была моя судьба. Зная о моей ситуации, мама не могла ничего мне возразить.

Я сказал ей: «Я, твой сын, не сделал ничего плохого. Как сын рода Мунов, я не сделал ничего, что запятнало бы нашу фамилию. Даже с точки зрения общепринятых взглядов в Корее моя совесть чиста. И пока я тут, в тюрьме, мне не хотелось бы, чтобы ты по-матерински оплакивала мои горести и беды. Мне нужно, чтобы ты, мама, подбадривала меня, придавала сил и воодушевлённо советовала быть твёрдым и мужественным на благо будущего, поскольку я прокладываю путь для Азии и для освобождения корейского народа. Вот такой я хочу тебя видеть, а не просто рыдающей обо мне. В конце концов, я же считаюсь сыном Бога!».

9. Собственным трудом я зарабатывал деньги и покупал дома и одежду для множества людей, а для своих родителей не купил и носового платка. Да уж, почтительным сыном меня никак не назовёшь, но я поступал так не из эгоизма. Во времена японского колониального владычества, после того как я вернулся из Японии и оказался в тюрьме, мама навещала меня и горько рыдала. И я, как гром среди ясного неба, кричал ей: «Твой сын не какой-то недалёкий отпрыск рода Мунов! Я вижу не только тебя, мама, как ты рыдаешь обо мне; я вижу горе Бога и горе целого мира. Вот почему я здесь! Я пошёл на всё это, чтобы развеять всеобщее горе».

Путь любви к врагу

О полицейском участке провинции Кёнги, который подчинялся японскому режиму и заведовал четырьмя полицейскими участками в Сеуле и провинции Кёнги, ходила дурная слава. Во время заключения Отца, приговорённого к жесточайшим пыткам, избивали до кровавой рвоты. Следователи требовали, чтобы он раскрыл им имена своих товарищей по Движению за независимость, но он так ничего и не сказал. Несмотря на мучительную боль, разрывающую тело, Отец сохранил верность своим соратникам.

Даже на волоске от смерти Отец не молился о том, чтобы Бог сжалился над ним. Даже во время жесточайших избиений Отец прощал своих мучителей и молился о благословениях для них. Тюремная жизнь в полицейском участке провинции Кёнги вплоть до освобождения в феврале 1945 года стала для Отца периодом духовной подготовки, во время которой он обсуждал с Богом будущую общественную работу.

10. Меня часто приводили в наручниках в полицейский участок для допроса. Меня там хорошо знали. И когда я однажды оказался в тюрьме, тут же разнёсся слух: «Этот Мунснова здесь!». На следующий день ко мне подошли несколько японцев — не для того, чтобы поздороваться и выразить своё уважение, а для того, чтобы увидеть, правдивы ли слухи о моём заключении. Даже в бытность свою студентом я то и дело попадал в участок.

Я реально способен мужественно терпеть самые жестокие пытки. Они стали частью моей истории. Меня безжалостно пытали в японской полиции. Если схватить кого-нибудь из молодёжи и пригрозить пытками раскалённым утюгом, человек сознается даже в том, чего никогда не делал.

11. Одной из пыток японской колониальной полиции было избиение в живот ногами, обутыми в тяжёлые армейские ботинки. Двое мужчин слева и справа держали меня за руки, пока двое других пытались меня растоптать. Как вы думаете, что после этого стало с моим животом и с кожей на нём? Как же больно было ходить в туалет, садиться и вставать! Однако это не могло лишить меня мужества. Пока меня избивали, я приговаривал: «Ух ты! Здорово как!». Никто в целом мире такое не говорил, но я терпел боль ради Бога. Даже после такого обращения я был очень вежлив со своими мучителями и по-доброму разговаривал с ними, выходя из тюрьмы.

После пяти-шести часов непрерывных пыток, когда я готов был потерять сознание и завалиться навзничь, я чувствовал сострадание к этим людям. Таким было моё отношение. Порой я думаю: «Интересно, где сейчас тот, кто меня пытал?». Человек, ищущий одних лишь плотских наслаждений, никогда не поймёт моего отношения, как бы я ни распинался в объяснениях.

12. Кто такой патриот? Это тот, кто жертвует собой на благо своей страны. Тот, кто жертвует более всех, становится самым уважаемым патриотом. А кто такой почтительный ребёнок? Почтительные дети посвящают себя родителям и даже готовы отдать за них жизнь. Предположим, есть два сына, и оба почтительны к родителям, но лишь один из них готов отдать за них свою жизнь. В этом случае того, кто не готов отдать свою жизнь, нельзя назвать по-настоящему почтительным сыном. Аналогично, если из двух людей, служащих своей стране, один жертвует своей жизнью, а второй нет, то человек, не готовый пожертвовать своей жизнью, не является истинным патриотом.

Мы должны идти по пути Божьей воли с решимостью отдать свою жизнь. Сам я давным-давно отдал свою жизнь на благо праведности. Я не узколобый и не ограниченный человек. Во время учёбы под гнётом японского протектората я вёл борьбу в подпольном движении. Если бы я издал хоть звук после того, как меня схватили, 70 моих товарищей лишились бы жизни, так что я не произнёс ни слова. Если я клянусь в верности, я держу клятву. Даже на волоске от смерти из-за бесчеловечно жестоких пыток, для которых использовались самые разные методы, я предпочёл умереть, но не вымолвить ни слова.

13. Во время японского колониального гнёта я ни в чём не признавался даже под самыми изощрёнными пытками. Сколько бы ни измывался надо мной главный следователь полицейского участка провинции Кёнги, он не добился ни одного признания. Я лишь произнёс: «Я ничего не скажу» — и всё. Они могли пытать меня хоть 365 дней в году — всё равно ничего не добились бы. Когда я терял сознание, они выливали на меня ведро ледяной воды, чтобы привести в чувство, а я в ответ шутил: «Ну зачем вы это сделали? Дали бы поспать чуточку подольше!». Глядя на такие дела, даже палачи проникались ко мне симпатией.

Когда они подходили, я говорил им: «Знаете, когда вы делаете вот так, мне совсем не больно. Вы лучше сделайте вот так!». Когда стало очевидно, что пытками от меня не добиться желаемого, они попробовали заставить меня подписать документ, но я сказал им: «Если вы приведёте меня в суд, там я признаюсь, что вы вынудили меня подписать бумагу против моей воли». Честный человек поступает согласно своим убеждениям. Я именно такой человек. И, поскольку я именно такой, я не погиб даже во времена преследований.

14. Определённо, я не одинок, ведь Бог со мной. Я совсем не одинок. Во времена японской оккупации я побывал в тюрьме и подвергался там самым изощрённым пыткам. Меня избивали до такого состояния, когда всё тело превращалось в кровавое месиво, а голова — в одну большую открытую рану. В таких обстоятельствах Бог научил меня тайному способу терпеть боль.

Однажды меня допрашивали в течение 12 часов и допытали до того, что я не мог не то что ползать — даже сдвинуться с места. От пыток я терял сознание, после чего меня окатывали ледяной водой, чтобы привести в чувство. Такое продолжалось снова и снова. Тем не менее я и рта не раскрыл. Сатана подчинил себе мир, а после этого попытался разведать Небесный секрет. Но я не выдал секрет ни единым словом. Всё зависело от одного моего слова, поэтому, даже находясь одной ногой в могиле, я наотрез отказывался говорить. Для ещё одной ужасной пытки использовались квадратные брусья с острыми краями, которые вгрызались прямо в кожу. Они разрывали мне тело, а я молчал.

Вы должны уметь сохранять преданность. Если вы дали обещание, сдержите его, даже если погибнете. Если бы после такой пытки вы сдались и заговорили, то, даже оставшись в живых, вы вечно помнили бы тот день с горечью и раскаянием.

15. После побоев моё тело нестерпимо болело и жгло, меня рвало кровью. И тогда я молился: «Моя кровь — это кровь предков, предателей истории. Мой путь всё ещё лежит передо мной, и, если мне суждено вынести мой крест, позволь мне пронести его ещё дальше». Такие молитвы может возносить лишь истинный человек. Таким путём я и шёл до сих пор.

Молился я так: «Сейчас я терплю и держусь, но однажды мне обязательно воздастся. Прошу Тебя, Отец, потерпи. Если Ты собираешься судить корейский народ или весь мир, пожалуйста, предупреди меня заранее, дай возможность спасти их до Твоего суда». Как же отличаются те, кто так молится, от тех, кто лишь жалуется на то да на сё и обвиняет других!

Почему бы вам не стать такими же, как я, кто появляется лишь раз в истории? Тогда после вашего ухода в духовный мир вас также будут почитать во всём мире. Как это было бы чудесно! У вас есть лишь один шанс стать такими людьми, так что не упустите его. Если вы упустите такую возможность, она уже не повторится. В общем, хватайтесь за неё обеими руками!

16. Вы не представляете, как полезна и благотворна зарядка. Когда я был до предела истощён, я при каждом удобном случае ходил пописать. Если я уделял зарядке хотя бы пять минут, моя моча становилась чище и прозрачнее. Я и выжил в тюрьме благодаря тому, что понял этот момент. Хотя меня зверски пытали, я всё равно не умер.

Когда человека пытают, обычно проливается кровь. Одна из пыток была такой: меня заставляли выпить много воды, а затем топтались по моему животу. Чтобы выдержать эту пытку, я должен был опорожнить свой кишечник. Мне нужно было избавиться от воды через кишечник, а не через мочеиспускание. Это было нужно, чтобы дать воде уйти и облегчить давление на желудок.

Знайте, что Бог — Царь мудрости. Чтобы выжить, необходимо выпустить какое-то количество крови. Если вы обессилены, у вас носом идёт кровь, верно? Если бы не кровь из носа, у вас случилось бы кровоизлияние мозга. Чтобы его предотвратить, у вас из носа должна пойти кровь. Кровь из носа идёт потому, что тело знает о растущем кровяном давлении.

Точно так же во время пытки, чтобы уменьшилось давление, должна пролиться кровь. Если во время пытки кровь не идёт, прокусите губу или язык насквозь, чтобы кровь всё-таки пролилась. Я спас многих людей, научив их этому способу. Путь, по которому идут такие как мы, отнюдь не лёгкий и не приятный. Я множество раз сталкивался со смертью, но одолел все испытания, потому что знал этот секрет.

17. Ближе к концу японского колониального владычества в Корее меня неоднократно пытали в полиции. Тот, кто не любит свою страну, не способен любить и Бога. Вот и я принял участие в подпольной деятельности сопротивления в Японии. Я участвовал в борьбе, живя в Японии, и после моего возвращения в Корею японская полиция узнала об этом и стала всюду как тень следовать за мной. Когда полицейские в конце концов схватили меня и стали допрашивать, во время допросов я харкал кровью и множество раз едва не умер. Тем не менее я с риском для жизни хранил преданность и выполнял свою ответственность перед соратниками, сказав допросчикам, что я действовал один. Даже под угрозой смерти я не сказал ни слова. Если я решил ничего не говорить, я ничего не скажу.

После освобождения Кореи от японского гнёта в конце Второй мировой войны я мог бы отомстить людям из полицейского участка провинции Кёнги. Однако они после поражения горько рыдали, и я просто отпустил их в Японию как есть.

18. Если вы ничего не сажаете, вы ничего и не пожнёте. Я спас своих врагов и помог им сбежать поздно ночью, и сейчас молодые люди в Японии вознаграждают меня за эту услугу. Япония должна отплатить за неё. Вот почему я благодарен Богу за опыт тюремной жизни в двадцать с лишним лет.

Побывав в японской тюрьме, я смог ощутить всю горечь корейского народа, который 40 лет терпел такое обращение. Всё это было частью моего воспитания. После тюрьмы я понял, сколько зла было в Японии. До этого я слышал о страданиях корейского народа в лапах японцев из рассказов товарищей-патриотов и читал об этом в книгах. Но я не мог и представить, как это ужасно, пока не испытал на собственной шкуре. Я не всегда до конца верил написанному, ведь порой рассказы были щедро сдобрены писательским воображением. В итоге я впервые смог понять трагедию Кореи лишь после того, как сам побывал в тюрьме, где был замучен пытками и проливал кровь вместе с другими заключёнными, терпевшими такие же пытки.

Тюремный опыт пробудил во мне чувство долга, толкавшего меня освободить этих страдающих людей. Тюрьма стала для меня прекрасным учителем. Там я заложил такое основание, которое на всём пути провидения восстановления никто не сможет пошатнуть.

19. Я знаю, что японцы зверски убили многих моих сограждан во времена японской оккупации Кореи. Из-за этого при одной мысли о японцах меня начинает трясти от бешенства. Тем не менее в рамках Азии игнорировать Японию просто невозможно. Хотя Япония проиграла во Второй мировой войне, её участие необходимо для создания альянса трёх азиатских стран — Кореи, Японии и Китая.

По своему национальному характеру японцы гораздо способнее к объединению, чем немцы. Вот почему мы не стали им мстить. Начав с мести, вы и закончите местью, и в итоге всё пойдёт прахом. Стало быть, для построения нового мира на основе учения Объединения мы возглавили новое Движение за объединение, чтобы сначала спасти Японию и её народ.

20. Сколько бы мир ни противостоял мне, я не погибну. Даже если я окажусь в тюрьме, мою душу и моё учение не удастся загнать в тюрьму. Когда японцы пытали меня, я думал так: «Ну давайте же, ударьте меня! Тогда мой путь перед лицом Бога соединится с путём, проложенным Богом для Японии. Давайте, бейте ещё! И посмотрим, возненавижу я вас или нет. Можете проверить, сколь сильна моя любовь к врагам».

Даже когда меня избивали до кровавой рвоты, я говорил: «Ах, как хорошо, что меня бьют! Меня избивают от лица всего человечества за все обиды в истории. Вы бьёте меня, а я об этом забуду напрочь. Я не буду помнить такое. Дорогой Боже, прошу Тебя, прости их». Все мы должны быть готовы терпеть побои и прощать. Для этого нам нужно отречься от своей жизни. Тогда будет проще решать проблемы.

Во времена, когда Корея находилась под гнётом Японии, однажды меня пытали 12 часов подряд до кровавой рвоты. Пытка была столь необычной, что я никогда её не забуду. Люди от неё сходили с ума. Но я чудом выжил. Тем не менее я не стал относиться к своим мучителям как к врагам. Я чувствовал ответственность за то, чтобы молиться о благословениях для них. Я глубоко изучил каждого из них, чтобы найти в них что-то хорошее как условие для того, чтобы я дал им свои благословения.

Совесть есть у каждого человека. Один из тюремных охранников, пытавших меня, как-то зашёл ко мне на следующее утро после пытки, когда все остальные вышли из комнаты, и извинился передо мной. Вспоминая об этом, я понял, что все люди одинаковы. Никто не в силах обмануть собственную совесть.

Тэдон

Предыстория

После того как Истинного Отца не приняли лидеры христианства, подготовленные Богом в Южной Корее, Отец отправился в Северную Корею закладывать новое основание. Он прибыл в Пхеньян 6 июня 1946 года. Его проповеди были наполнены духом и благодатью, и многие верующие толпами стекались в зал. Тогда христианские лидеры, завидовавшие его успеху, написали коммунистическим властям анонимный донос, и коммунисты с готовностью приняли его, следуя политике подавления религии. В итоге 11 августа, через два месяца после прибытия в Пхеньян, Отца заключили в тюрьму Тэдон. Голословные обвинения, выдвинутые против Истинного Отца, гласили, что он шпионил для южнокорейского правительства и нарушал общественный порядок. К тому времени лидеры Церкви чрева во главе с преподобной Хо Хо Бин также были заключены в тюрьму Тэдон.

1. Когда я отправился в Пхеньян, чтобы в борьбе прокладывать путь своей миссии при коммунистическом режиме, мне было 26 лет. Если сравнить те времена и нынешние, ваша ситуация намного лучше. В то время около 70 христианских священников выступили против меня. Мне пришлось терпеть гонения со стороны священников, подчинившихся коммунистам в Северной Корее путём создания организации «Христианский альянс “Северный Чосан”» под покровительством компартии.

Моё учение обладало столь мощной силой, что нам, едва пообщавшись, удавалось привлечь на свою сторону самых верных последователей любой церкви. В то время я жил в Кёнчанри в Пхеньяне, и среди церквей разнёсся слух: «Если пойдёте в Кёнчанри, там есть один молодой еретик. Послушав его хоть раз, вы тут же окажетесь у него на крючке». Эти слухи разнеслись повсеместно и гласили, что людям не следует туда ходить — особенно женщинам.

2. Я отправился в Северную Корею, возглавляемую компартией. Когда я свидетельствовал о Божьем Слове, коммунисты арестовали меня по подозрению в шпионаже в пользу южнокорейского президента Ли Сын Мана — просто потому, что я прибыл из Южной Кореи. Однако даже после длительного расследования им не удалось найти ни единого доказательства того, что я шпионил в пользу Юга. Так что взамен они обвинили меня в том, что я шаман и нарушитель общественного порядка, и использовали это как повод засадить меня в тюрьму.

В тюрьме меня избивали несчётное число раз. Меня зверски пытали и относились ко мне с презрением. Я прошёл всё это, чтобы добиться того, что есть сейчас. Я пережил немало экстремальных ситуаций. Однако все они были необходимы для построения мира надежды, и я храню их как бесценную память.

3. Сатана использовал людей, чтобы напасть на меня, и побуждал семьи ненавидеть меня. Он мечтал добиться любым способом, чтобы само правительство захотело убить меня. Так же как сатана убил Иисуса, он всеми правдами и неправдами пытался убить и меня. Сатана поднял против меня всех и вся на всех уровнях.

Северокорейские коммунисты воспользовались своей властью, чтобы бросить меня за решётку. Среди беспочвенных обвинений северокорейского правительства было и такое, что я, мол, шпионил в пользу администрации Ли Сын Мана на Юге. Мне говорили: «Ты шпион, посланный Южной Кореей для разорения нашей страны». И меня отправили в тюрьму, намереваясь убить. Если бы в то время я заявил: «Это слишком тяжело терпеть, и меня больше не волнует, нужно ли это Божьей воле. Я сдаюсь!», — это был бы конец. Однако я был настроен решительно: «Я не должен погибнуть, даже если рухнет мир. Пока мир держится, я тоже буду держаться. Как бы зверски меня ни пытали, даже если мне оторвут все конечности, я буду сражаться за Божью волю во имя Бога».

4. В Пхеньяне коммунисты арестовали меня, заковали в наручники и бросили в тюрьму. Также и во времена японского правления полиция затащила меня в тюрьму. Хотя я отправлялся в тюремное заключение, сердце моё было полно надежды. Наверное, вам интересно знать, почему. Всё дело в том, что Небеса пообещали мне: в тюрьме я встречу особенного человека. Духовный мир устроил так, чтобы я встретил там кого-то. Так что я с радостью отправился в тюрьму, чтобы встретиться с этим человеком. Я предвкушал нашу встречу, поэтому моё заключение стало поводом для надежды.

5. Преподобная Хо Хо Бин из Церкви чрева всю жизнь шла путём веры, всем сердцем проявляя искреннюю посвящённость. Взглянув на историю её жизни, мы увидим её путь, превосходящий самое буйное воображение. Она крепко держалась за свою веру даже под суровым давлением коммунистов, для которых верующие были врагами. Я не могу описать ужасающие пытки, которым её подвергали. Я слышал, что её избивали так жестоко, что до дыр изорвали тонкую одежду из лёгкой рами — ткани, которую корейцы обычно предпочитают в жару. Она множество раз теряла сознание. Её младший брат не вынес пыток и скончался. Около 40 лидеров её церкви оказались за решёткой, где подверглись жестоким пыткам. Я также попал в тюрьму, поскольку коммунисты отнесли меня к той же категории.

6. Принцип восстановления воплощается с помощью искупления, поэтому я не мог лично посещать духовные группы, которые готовились и ждали меня. Одной из причин смерти Иисуса было то, что он так и не обрёл свою невесту. Это произошло из-за того, что не были созданы условия для встречи Иисуса с невестой. Это и привело к смерти Иисуса. Вот почему во времена Второго пришествия Бог подготовил духовные группы, чтобы они нашли для него невесту. Если бы преподобная Хо Хо Бин, возглавлявшая одну из таких групп, молилась Богу, чтобы узнать, где Господь, Бог открыл бы ей это место. Так что я ждал, когда ко мне придёт её группа. Сам я не мог к ним пойти.

В это время я познакомился с женщиной, подобной Анне, старой библейской пророчице. Она занималась своей духовной работой либо на стороне Небес, либо где-то посередине. Когда она была не на стороне Небес, она оказывалась на промежуточной позиции. Встретившись с этой женщиной, очень старенькой, я отправил её в качестве посыльной к преподобной Хо и велел: «Скажи преподобной Хо, чтобы она молилась о том, кто я такой». Тем не менее преподобная Хо ждала какого-то грандиозного знака от Бога, и описанный той старушкой молодой человек недостаточно её впечатлил. Она не ожидала, что Господь окажется обычным парнем. К тому же та бабушка-посыльная была никому не известной и ничем не примечательной. В итоге преподобная Хо, не сумев понять всю важность миссии моей посыльной, отправила её восвояси. После этого я выбрал ещё одну посыльную, на сей раз молодую женщину, но преподобная Хо и в этот раз не откликнулась.

Примерно в то же время преподобная Хо собрала лидеров своей группы и рассказала о полученном откровении, гласившем: «Так же, как Чунхьян (героиня корейской народной сказки) встретила своего мужа в тюрьме, и ты встретишь Господа в тюрьме».

7. В то время как я ждал встречи с преподобной Хо Хо Бин в Пхеньяне, коммунисты ужесточали свой контроль в Северной Корее. Они узнали, что члены группы Хо Хо Бин собрали много пожертвований, сшили особую одежду и купили хороший дом. Они обвинили лидеров этой группы в псевдорелигиозном мошенничестве и бросили их за решётку. В то время я тоже терпел гонения, поскольку коммунисты думали, что я занимаюсь тем же самым. На самом деле я никак не был связан с той группой, но коммунистам это не помешало меня обвинить. Они бросили меня в тюрьму, и так получилось, что я оказался в камере с одним из лидеров группы преподобной Хо. Моё заключение началось 11 августа 1946 года. Преподобная Хо и другие лидеры её группы подверглись жесточайшим пыткам. Коммунисты намеревались уничтожить все религии.

Пытки и освобождение

Истинный Отец был приговорён к изуверским пыткам в тюрьме Тэдон. Тюремщики шли на крайние меры, не давая ему спать в течение недели и безжалостно избивая дубинкой. Через 103 дня, 21 ноября 1946 года, едва живой, Истинный Отец был освобождён. Ученики занесли Отца в комнату, где его начало рвать кровью так обильно, что залило всю раковину, и затем он впал в кому. Ученики стали думать, что им делать, если его не станет. Однако чудесным образом Отец смог выжить и поправиться. После этого он стал выступать в другом зале для встреч, продолжая распространять своё учение.

8. Коммунисты применили ко мне одну из самых жестоких пыток — лишение сна. Они не давали мне спать целую неделю. Адски мучаясь, я думал так: «Что ж, посмотрим, кто победит, вы или я», — и воспринимал всё как игру. Обычно, выстрадав неделю без сна, люди раскрывали всё, что знали. Однако я всё же умудрялся немного вздремнуть, научившись спать с открытыми глазами. Я натренировался так спать. Даже сейчас, чувствуя сонливость, я использую этот метод. Кроме того, когда меня били и моё тело пронзала нестерпимая боль, я научился делать особые упражнения, чтобы уменьшить боль и успокоить раны. Сейчас, если я устал или у меня что-то болит, я делаю то же упражнение. Я и теперь поддерживаю свой активный образ жизни — сплю в среднем около часа в день.

9. Когда я занимался первопроходческой миссией в Пхеньяне, ко мне в гости приходили жёны многих пасторов и церковных старейшин. Из-за этого около 70 пасторов написали на меня анонимный донос в полицию, и меня заключили в тюрьму. Меня допрашивали и пытали даже агенты из Советского Союза, подозревая во мне шпиона с Юга. Они привели меня в комнату с красными стенами и принуждали не спать целую неделю. Если человеку не давать спать хотя бы три дня, он сойдёт с ума. Они положили меня в одиночестве на белую подушку в комнате с четырьмя красными стенами и не только три дня, но и целую неделю не давали заснуть. Я бормотал про себя: «Думаете, я не найду способ вздремнуть?» — и научился спать с открытыми глазами. Тут и поползли слухи, что я шаман и колдун и умею творить чудеса наподобие библейских. Так что ко мне приставили надзирателя, который постоянно следил за мной.

10. Физически я очень сильный и энергичный человек. Я мог заняться любым видом спорта и непременно оказывался в тройке лучших в любом состязании. Такие у меня способности. Однако в тюрьме меня так сильно избивали! Меня окружили 12 человек и били со всех сторон — с севера, юга, востока и запада. Меня приговорили к самым разным пыткам, но я принимал их молча, без единого слова.

Пока меня пытали, я терпел и думал: «Ну давайте, мужики, дубасьте меня!». Когда один из них бил меня дубинкой, я шептал про себя: «Давай, ударь меня!». Я не настолько бесхребетный, чтобы просить их: «Пожалуйста, пощадите!». Когда меня пытали, привязав вниз головой за скрещенные ноги, я думал: «Да вы сломаетесь раньше, чем я!». Меня столько раз били по лицу, что обломали половину зубов. В столь зверских и унизительных условиях я обливался потом, кричал, истекал кровью и плакал. Многим пришлось терпеть то же самое, но сравнится ли что-нибудь с целью, ради которой я всё это терпел?

Раздел 3. Пхеньян и Хыннам

Судебный процесс по заявке Министерства внутренних дел

Государственной политикой коммунистов было искоренение религии. Из-за зависти и ложных обвинений со стороны христианских пасторов Истинный Отец 22 февраля 1948 года был задержан полицией Пхеньяна и заключён под стражу. На суде, состоявшемся 7 апреля, против него были выдвинуты обвинения в нарушении общественного порядка. Его приговорили к пяти годам лишения свободы. После оглашения приговора Отец решил опротестовать формулировку приговора, в котором он был назван «лжецом». Причина в том, что истина, которую проповедовал Истинный Отец, абсолютно правдива и уж никак не ложна. Выходя из зала суда, Истинный Отец помахал руками опечаленным членам Церкви, пытаясь их утешить.

1. Когда я начал проповедовать, число членов моей духовной группы значительно выросло. Однако в то время политика северокорейских властей была направлена на уничтожение религии. В тот момент христианские пасторы написали на меня донос властям, поскольку многие их прихожане переметнулись ко мне. В результате я в третий раз оказался в тюрьме. Двадцать второго февраля 1948 года меня доставили в полицейский участок Пхеньяна.

2. Седьмого апреля 1948 года состоялся суд. Я никогда не забуду тот день. Меня арестовала полиция Пхеньяна, и арест этот был спровоцирован завистью христианских пасторов и политикой коммунистического правительства, направленной на искоренение религии. Меня арестовали 22 февраля, а 25 февраля обрили налысо. Во времена правления безбожных коммунистов обвинённые в религиозных правонарушениях люди не получали реальных сроков. Суд надо мной был перенесён с 3 на 7 апреля. Третьего апреля исполнилось 40 дней с момента моего задержания.

3. Пока я был в зале суда полиции Пхеньяна, пришли христианские пасторы и стали плеваться в меня оскорблениями. И тогда я подумал: «Посмотрим, чьи дети получат лучшее воспитание, ваши или мои. Поглядим, чьи последователи, ваши или мои, окажутся лучше и достойнее. Даже если я сложу здесь свои кости, мои будут лучше ваших». Нет, не забыть мне тот день…

Я не забуду и шок, который тогда испытал; никто не сможет понять или почувствовать то, что чувствовал я. Вот почему я могу внезапно проснуться среди ночи и заметаться при мысли: «Как же мне исполнить клятву, которую я дал Богу, и пройти путь сыновней преданности и почтительности по отношению к Нему?». Вот почему я не могу позволить себе лишиться сил. У меня на это просто нет времени! Я крайне занят тем, чтобы исполнить данную Богу клятву. Поэтому я и делаю то, что другие не могут даже вообразить.

Если меня обвиняют, я молчу, но это вовсе не значит, что я бесхребетный. Я просто слишком занят своим делом. На самом деле я не из тех людей, кто будет терпеть что-то неправильное или несправедливое.

4. Когда я оказался в камере пхеньянской тюрьмы, члены моей духовной группы расстроились сильнее, чем если бы умерли их жёны и мужья. Люди спрашивали: «Учитель, когда же ты вернёшься?», — на что я отвечал: «Я отправляюсь в тюрьму, потому что там мне нужно кое с кем встретиться». Мне было обещано, что в тюрьме я встречусь с особым человеком. Вот почему, хотя это был жалкий и горький путь, на котором я просто рухнул бы со вздохами и стенаниями, я всё равно принял этот путь. Всё дело в том, что он вёл к Царству Небесному, воплощению надежд. Если человек идёт вперёд с такой радостью в душе, даже ад превратится для него в Царство Небесное. Несомненно, Бог мечтает об этом. Так что я во второй раз покинул своих учеников с твёрдой решимостью встретить всех людей, подготовленных для меня в этом месте.

5. Когда я оказался в пхеньянской тюрьме, суд надо мной был назначен на 3 апреля 1948 года. Однако коммунистам нужно было найти веский повод для подавления религий, поэтому они отложили слушание до 7 апреля. В тот день члены Церкви собрались вместе, однако с того же самого дня некоторые из них начали отступаться. Выслушав приговор и отправившись в тюрьму, я вошёл туда, полный надежд на любой исход событий, поскольку знал, что там есть люди, подготовленные Богом для встречи со мной.

Я оказался за решёткой примерно в три часа дня. Три дня спустя я встретился с молодым человеком по фамилии Ким. Во времена японского правления он окончил артиллерийский факультет военной академии и к концу Второй мировой войны был капитаном артиллерийской дивизии. После этого в составе северокорейской народной армии он стал помощником командира артиллерийской дивизии. Однако позже его обвинили в раскрытии государственной тайны и приговорили к смертной казни. И вот так в тюрьме он ждал дня исполнения приговора. Он пытался совершить самоубийство, так что на момент нашей встречи его держали в наручниках.

Этот человек рассказал, что во сне ему явился седовласый старец, обратился по имени и предупредил: «Тебя не казнят. Будь готов встретиться с молодым человеком, явившимся в Пхеньян с Юга». Вскоре его смертный приговор сменили на тюремное заключение сроком четыре года и восемь месяцев по ходатайству бывшего начальника — командира артиллерии. После этого Киму во сне вновь явился старец. Он отругал его за то, что тот не поверил ему, и вновь напомнил о встрече с молодым учителем из Южной Кореи через пару-тройку дней.

6. В пхеньянской тюрьме я встретил человека, получившего прямое указание Небес. Духовный мир напрямую свидетельствовал ему обо мне. Обещание, данное Небесами, позволило ему подготовиться за год до встречи со мной. Небеса пустили корни даже в пхеньянской тюрьме, чтобы я нашёл там людей, которые сохранят преданность и создадут мощное основание надежды. Принимая во внимание все усилия Небес, я твёрдо верил, что, если сойду с пути или недостаточно посвящу себя делу, то окажусь предателем во взаимоотношениях отца и сына с Богом. Прежде чем я мог это себе вообразить, Небеса уже подготовили людей, которые могли связаться со мной, чтобы помочь мне исполнить мою великую миссию. Я глубоко задумался, когда до меня дошло, что эти люди могут предать Небеса, даже не ведая об этом.

7. Вместе со мной в камере сидел человек по фамилии Ким. Мне было 29 лет, как и ему. Когда его приговорили к смерти, его отец был так потрясён, что заболел и через некоторое время погиб в автокатастрофе. Рано утром 28 апреля 1948 года отец Кима явился ему во сне и привёл во дворец, где они стали подниматься по лестнице. На каждой ступеньке они слышали новый голос, а на каждой третьей ступеньке делали три поклона. Поднявшись наверх, они увидели там благородного молодого человека на сияющем нефритовом троне. И тут отец сказал Киму: «Взгляни на этого господина». Тот поднял голову вверх, силясь разглядеть его, но не смог из-за ослепительного сияния, разлившегося повсюду.

Этого парня по фамилии Ким тянуло ко мне с первой нашей встречи, и он чувствовал необходимость слушать меня как можно чаще. Через три дня он настоятельно попросил меня учить его. В течение трёх дней я рассказывал ему о своём жизненном пути, используя вымышленное имя — Лоренс. Я понял, что именно этот самый Ким, старший по камере, был подготовлен Богом. И я сказал ему: «Тебя тревожит нечто такое, о чём ты не можешь никому рассказать, верно?». Я спросил, чем он так обеспокоен. Его очень удивил мой вопрос, и он подробно рассказал, что с ним случилось. Он также впервые понял, что я и есть тот молодой господин на сияющем троне из его сна.

8. Когда я попал в пхеньянскую тюрьму, там разнёсся слух, что я шаман. Слух этот был вызван тем, что прежде чем кто-нибудь собирался мне о чём-то рассказать, я уже заранее знал тему разговора и первый задавал вопрос. Уж не знаю, испугались ли меня коммунисты, услышав такие слухи, но каждый раз во время допроса меня окружали минимум три охранника.

Я знал, что меня переведут из пхеньянской тюрьмы в Хыннам. И я полагал, что этот перевод будет подобен переходу из мира сатаны в мир Бога. Я принял решение перед Богом, что не изменюсь — хоть внешне, хоть внутренне, — что бы ни произошло. Иисус смог зажечь светом сердца всех людей в мире, потому что его любящее сердце не могло угаснуть — даже после смерти. Иисус одолел перевал смерти и благодаря этому стал корнем истории и культуры, которые привели нас к тому, что есть сейчас. Иначе говоря, победа Иисуса легла в основу нынешней христианской культуры во всём мире. Вы должны понять, что Церковь Объединения также зародилась на этом основании.

Перевод в тюрьму Хыннам

Двадцатого мая 1948 года Истинного Отца перевели из пхеньянской тюрьмы в особый трудовой лагерь Хыннам. Он был известен как самая страшная тюрьма из всех возможных. Истинного Отца записали под номером 596. Обычным людям было трудно выдержать тюрьму Хыннам из-за каторжной работы, холода и голода, а также постоянного отравления ядовитым сульфатом аммония, из которого делалось удобрение. Сорок процентов заключённых умирали в течение первого года из-за болезней лёгких и кожи, вызванных реакцией аммония с человеческим потом. Из-за этой реакции у людей отваливалась струпьями кожа и отмирали ткани плоти. В таких обстоятельствах Истинный Отец нашёл способ позаботиться о своём теле и здоровье и к тому же смог взять на себя гораздо больше рабочей нагрузки, чем его сотоварищи. В таком месте, над которым тенью витала смерть, Истинный Отец мудро одолел все испытания.

9. Я не забуду, как со мной прощались последователи в Пхеньяне и как они махали мне, когда меня уводили в наручниках для перевода в тюрьму Хыннам. Мои глаза были сухие, а они рыдали так, словно у них отобрали сына или мужа. Как это было тяжело! Глядя на их всхлипывания, я думал: «Тот, кто идёт вперёд в поисках Небес, уж никак не неудачник». Я в своей жизни уже хлебнул трудностей за решёткой, однако, куда бы я ни отправился, ученики приходили повидаться со мной, хотя и не были моей кровной роднёй. Наверное, им было неловко и стыдно так поступать, но тот факт, что они приходили повидаться со мной с такой посвящённостью, привлекал Небесную сферу сердца к тюрьме, которая была адом на земле. Это просто потрясающе…

10. Хыннам располагался в месте, где задувавший с моря ветер был столь суров, что приносил с собой взвесь из камешков и ракушечных осколков. Так что зимой заключённым хотелось как можно плотнее закутаться в одежду. Ветер был нашим врагом, он избивал и мутузил нас. Каждое утро в самую рань около 900 заключённых уходили на работу, но перед этим тюремные надсмотрщики проводили перекличку, во время которой нас заставляли сидеть на земле на ледяном ветру два часа, с пяти до семи утра. Как мы себя чувствовали, если на нас был лишь один слой одежды? Мы были такими жалкими… Мы тряслись и громко, не сдерживаясь, стучали зубами. Нас била бесконтрольная дрожь.

Вместе со мной в камере было около 30 заключённых. Летом к нам просачивалась вода и стекала на пол. Я всегда выбирал самое жаркое и вонючее место и там вспоминал морозную зиму. Я думал, что, если бы стал хозяином зимы, то мог бы овладеть и летом, а если бы я придумал, как стать хозяином лета, я смог бы овладеть и зимой. Мне казалось, что тот, кто способен одолеть любые трудности, сможет повести за собой самых высокопоставленных и богатых людей. Небеса хотели даровать нам такие богатства. Так что я воспринимал свои страдания в Хыннаме как Божью благодать. Дойти до противоположного края и добиться там результатов — вот что соответствует принципу восстановления искуплением. Чтобы стать достойными благословений, мы должны добиться таких результатов.

11. Зимой в Хыннаме температура опускалась до 23 градусов ниже нуля по Цельсию. Хотя на мне был всего один слой одежды, я всё равно не думал, что было слишком холодно. Чтобы одолеть холод, я думал так: «Давай, мороз, грянь-ка сильнее! Приморозь ещё!». У меня была пара толстых штанов со стёганой курткой, но я отдал их другим заключённым, а сам работал в лёгкой одежде.

Я всегда старался найти самую тяжёлую работу. Все остальные пытались найти работу полегче, а я ходил и искал самую тяжёлую. Я думал, что, если не справлюсь с ней, то умру. Мне было необходимо такое отношение, иначе как бы я смог одолеть коммунистическую партию или падший мир?

12. Видите мои зубы? Некоторые из них со сколами, верно? Я обколол зубы в тюрьме, когда делал ими швейные иголки. В тюрьме иголки были настоящей редкостью. Мы не могли их купить, поэтому приходилось их делать самим. На фабрике мы с помощью крючков завязывали мешки с удобрением. Из этих-то крючков мы и делали иголки. Нужно было несколько тысяч раз легонько ударить по концу крючка — именно легонько, а не со всего маху, — пока он наконец не расплющивался. Осколком стекла мы отрезали загогулину на плоском крючке, а затем натачивали его. Игольное ушко не должно было быть круглым, так что мы со всей силы кусали его зубами, пытаясь придать отверстию овальную форму. В конце концов нужно было отрезать крючок, но у нас не было никаких инструментов, поэтому приходилось снова пускать в ход зубы. Так мои зубы и обломались. И сейчас, глядя на них, я вспоминаю свою жизнь в тюрьме.

Как только моя иголка была готова, слух об этом разносился повсюду. Каждую субботу ко мне приходили сокамерники, чтобы одолжить иголку. И я, сидя как царь на троне, давал им иголку и приговаривал: «Бери её и иди! Бери и иди!». Я помогал людям, и они здоровались со мной, когда я шёл утром на работу. Вы тоже должны быть способны смастерить иголку в подобных обстоятельствах. Мне казалось, что моя иголка шьёт лучше любой другой иглы в мире, ведь я делал её с предельной посвящённостью.

13. Вы даже представить себе не можете, каково сидеть в коммунистической тюрьме. После социалистической революции многие русские испытали принудительный труд. Согласно коммунистической идеологии, не должно быть ни буржуазии, ни реакционных элементов. Коммунистическая партия Советского Союза хотела уничтожить всех, кто ей противостоял, но не могла это сделать на глазах у мировой общественности. Так что людей принуждали к каторжному труду и просто ждали, пока они умрут. В Северной Корее я оказался в заключении в таком вот лагере принудительного труда. Коммунистическая рабочая партия Северной Кореи переняла традицию Советского Союза приговаривать узников к каторжному труду, чтобы заездить их до смерти.

14. Стратегией коммунистического правительства было принуждение людей к тяжёлому труду, пока те не умрут. Почти все заключённые тюрьмы Хыннам умирали в течение трёх лет. Им была практически гарантирована смерть в этот период. Не обеспечив людей достаточным рационом, коммунисты принуждали их к изнурительному труду. Отправка в такой концлагерь приравнивалась к смертному приговору. В нормальных условиях группа из десяти человек, хорошо питаясь три раза в день, могла бы наполнять в лучшем случае 700 мешков удобрения в день. Однако в концлагере нам приходилось наполнять и таскать чуть ли не в два раза больше таких мешков. Норма еды, выдаваемая на день, была реально мизерной — примерно три больших столовых ложки. Поскольку мы тяжко трудились каждый день, порой по дороге к фабрике после завтрака нас шатало из стороны в сторону. Каждое утро я едва дотаскивал ноги до фабрики и принимался за работу. Это было невообразимо горько и тяжело.

15. На фабрике удобрений Хыннам, где я работал, была большая площадка. Свежеизготовленный белый сульфат аммония перемещался по конвейерной ленте в центр большой открытой площадки, где водопадом ниспадал на землю. Высота кучи была около 20 метров. Удобрение, сыпавшееся с высоты конвейерной ленты, было захватывающим зрелищем, словно стоишь у водопада. Удобрение нужно было сбрасывать с высоты, чтобы оно успело остыть, так как было слишком горячим и не могло должным образом затвердеть.

Гора аммония напоминала пирамиду, и наша работа заключалась в том, чтобы расфасовать его по мешкам. Свежие россыпи обычно мягкие, но, если аммоний чуть полежит и его кристаллы растают от жара, он становится твёрдым как камень и белая гора превращается в тёмно-синюю, наподобие айсберга. Мы стояли вокруг этой горы, откапывали удобрение и расфасовывали по мешкам. На этой площади трудились от 800 до 900 человек. Это было невероятно тяжело, ведь мы словно пытались разрубить гору на две части.

16. Я занимался каторжным трудом на фабрике удобрений в северокорейской коммунистической тюрьме в течение двух лет и пяти месяцев. Удобрение доставлялось по конвейеру с фабрики в центр большой открытой площадки, где ссыпалось на землю. Наша работа состояла в том, чтобы расфасовывать удобрение по мешкам, затем взвешивать мешки на весах и грузить их в товарные вагоны.

В процессе выработки сульфата аммония выделяется тепло, так что удобрение, падавшее с конвейерной ленты, было весьма горячим. Насыпаясь в кучу, оно остывало и затвердевало. Через пару лет оно становилось твёрдым как камень.

Это был поистине каторжный труд. Каждый день мы работали по восемь часов, и у каждого была своя ответственность. Люди разбивались на группы по десять человек, и каждая группа была обязана за восемь часов наполнить и погрузить 1300 мешков. Если мы не выполняли норму, наша порция еды урезалась наполовину.

17. На фабрике по производству удобрений, где я работал, в воздухе плотной пеленой висели испарения серной кислоты. Кислота въедалась в нашу кожу так глубоко, что, если кожу чуть сжать, из неё сочилась жидкость. Это означало, что клетки тела наполовину отмерли. Такое невозможно было стерпеть, если дух был слабым. Даже если бы на фабрике хорошо кормили, за три года лёгкие человека просто сгнили бы, с ними бы обязательно что-нибудь случилось. Тот, кто заявит, что нет, мол, не случилось бы, тот форменный лжец. И вот такие испарения серной кислоты наполняли всю фабрику. Так что через полгода работы в таком месте люди, как правило, начинали харкать кровью.

В таких условиях, несмотря на тяжёлый труд, можно было выжить, лишь проявляя посвящённость и стараясь поддержать своё физическое здоровье. Однако мои молодые сокамерники обычно об этом не знали, так что я то и дело подсказывал им, как поступить, опираясь на личный опыт.

18. Моей задачей на фабрике удобрений было фасовать порошок по мешкам, взвешивать их на весах, туго завязывать и грузить на товарняк. Наша команда выбирала край, с которого начать копать. Мы наполняли мешки не в центре кучи, так как там постоянно набирали удобрение другие люди, а принимались за дело на расстоянии 10-15 метров от вершины горы. Мы грузили мешки на поезд, и он отвозил их в порт, где их выгружали на ожидающие советские корабли.

Каждый день мы грузили десятки тысяч тонн, и мешки нужно было тщательно пересчитывать. Если мы не справлялись с нормой, возникала серьёзная проблема. Дело касалось дипломатических нюансов в отношениях между Советским Союзом и Северной Кореей. Так что мы, что бы ни случилось, должны были выполнять дневную норму. Если по какой-либо причине кто-то из заключённых не справлялся с нормой, его переводили во второй разряд и отправляли туда, где делали мешки из соломы; там дневной рацион был в два раза меньше. Если он снова не справлялся, его понижали до третьего разряда и посылали плести соломенные верёвки, а там рацион сокращался до одной трети. Это было равносильно смертному приговору.

По сути, единственной причиной, почему заключённые из последних сил шли на работу, было стремление получить полный дневной рацион. Возвращаясь вечером, они больше всего мечтали получить такую же порцию еды, как и остальные. Но если им выдавали всего половину или даже треть порции, их дух был сломлен… Отчаянно мечтая о еде, они не имели другого выбора, кроме как вкалывать до самой смерти.

19. Даже мучаясь от малярии в тюрьме, я не молил о помощи. Напротив, я постился и думал: «Что ж, посмотрим, что будет дальше». У нас не было лекарства от малярии, и я проболел 24 дня, но всё равно умудрялся выполнять свою рабочую норму. Поутру, когда мы выходили из камер, охранники собирали нас во дворе для досмотра. Они тщательно обыскивали нас на предмет какой-нибудь контрабанды. Процесс этот занимал от часа до двух. Работа начиналась в девять утра, и нам приходилось топать четыре километра до фабрики примерно час или час двадцать. Если включить сюда и завтрак, всего у нас уходило более двух часов. Так что для того, чтобы к девяти поспеть на место работы, нам приходилось вставать в полпятого утра. Когда я, разболевшись малярией, сидел во дворе, моя голова качалась туда-сюда, и сам я не мог подняться на ноги. Мне приходилось хвататься за плечо соседа, чтобы встать. Даже добравшись до места, я не мог работать одними лишь собственными силами.

Северокорейский концлагерь

Заключённые получали лишь небольшое количество варёных зёрен и солёного супа. Зёрна не были липкими, но, если их собрать вместе, едва набирались три столовых ложки. Несмотря на всю скудность рациона, если узник заболевал, он всё равно силком тащил себя на работу, ведь в противном случае его дневная норма сокращалась вдвое. Тюрьма Хыннам давила на людей так, что невозможно и вообразить. Люди так изголодались, что, даже если кто-то умирал во время еды, окружающие тут же бросались к нему, чтобы выскрести остатки пищи изо рта мертвеца. Даже в таком месте в первые две недели Истинный Отец делился половиной своей порции с товарищами по камере.

20. В тюрьме я хранил молчание, помня, что у коммунистов ушки на макушке. Самым трудным для меня было выслушивать пропагандистские речи и писать на них отзывы. Тюремные охранники всегда пристально следили за мной, пытаясь найти любой повод для обвинения, и даже подселили ко мне в камеру шпиона. Вот почему я молчал как рыба. Охранники легко могли превратить в доносчика кого-нибудь из заключённых, дав ему чуть больше еды. В коммунистическом мире людьми управляли с помощью еды.

Наверное, всем вам порой попадаются камешки в рисе, и вы тут же их выплёвываете. Однако в Хыннаме, если кто-нибудь выплёвывал камешек, его тут же подбирали и обсасывали. Вот до какой степени голодали люди. Так продолжалось снова и снова.

21. Мне не забыть период с 17 по 21 декабря 1949 года. В то время узникам в тюрьме обычно давали варёное зерно, толокно, смешанное с другой крупой, и бобовые очистки. Нас не могли просто взять и убить, поэтому скудно кормили. Ещё нам давали наполовину обшелушенную гречку. Ею мы и питались. Когда я впервые её поел, меня всего раздуло. Вы тоже опухнете, если станете питаться одной гречкой. Заключённые, от голода буквально помешанные на еде, жадно глотали сырую гречку, не заботясь о желудке. Им было плевать на желудок, ведь они были очень голодны. Так как гречку было очень трудно жевать, изголодавшиеся люди глотали её как есть и тут же заболевали.

Я сразу же подметил эту потенциальную проблему и стал есть в три раза медленнее обычного. Я очищал каждое гречневое зёрнышко от шелухи и тщательно его прожёвывал. Другие быстро проглатывали пищу, и, поскольку она не усваивалась, их лица распухали. Я понял, что нужно в два раза обильнее смачивать крупу слюной, поэтому жевал очень тщательно. Я никогда не забуду, как очищал и жевал эту гречку по зёрнышку. Мало-помалу, питаясь подобным образом, мы продолжали наш каторжный труд. В то время я осознал, как драгоценна еда. Я понял, что даже одно-единственное зёрнышко риса поистине бесценно. Даже сейчас, садясь обедать, я вспоминаю те времена.

22. Работа на фабрике удобрений Хыннам была поистине каторжной. Обычно люди хотя бы раз в неделю едят свинину, так как свиной жир хорошо усваивается. Говяжий жир застывает в комки, а свиной тает и хорошо расходится по клеткам организма, оказывая на них очищающее воздействие. Когда мы работали на фабрике удобрений, начальство знало, что мы быстро умрём, если из нашего организма не выводить химию от удобрений. И когда нам раз в неделю давали свиное сало, люди жадно набрасывались на него.

Могли ли мы вообще ожидать, что нас в Хыннаме будут кормить мясом? Мы думали так: «Ничего-ничего, мяско, нам хватит и полной порции риса». Однако на завтрак нам давали лишь три ложки еды, а после этого приходилось тяжело работать восемь часов подряд. После завтрака мы шли примерно четыре километра до фабрики. Полуголодные и измождённые, мы спотыкались на каждом шагу. Но даже в таких условиях нам приходилось вкалывать как проклятым целых восемь часов.

23. Еда — спасение для тех, кто умирает от недоедания и болезней. Так что за одну маленькую миску крупы в тюрьме человек был готов пообещать целый дом после освобождения. Узники были так истощены, что, если кто-нибудь умирал во время еды, другие залезали пальцами ему в рот, выковыривали оттуда зёрнышки и сами съедали. Хуже безумия придумать просто невозможно.

Если кому-то из заключённых попадался в еде камешек и он его выплёвывал, другие тотчас же хватали его и обсасывали — а вдруг к нему прилипла хоть одна рисинка? Да уж, это был кромешный ад на земле…

Вот так коммунисты уничтожали так называемые «реакционные элементы». Каждый год умирали более трети заключённых — 400 из 1000, и их тела выносили через задние ворота тюрьмы Хыннам. Каждый узник этой тюрьмы умирал в течение трёх-четырёх лет. Стратегия властей заключалась в том, чтобы полностью лишить людей жира на теле и заездить работой до смерти. Этот план был не просто бесчеловечным — нет уж, у бесчеловечности и даже у жестокости есть пределы. Тут же зверство было просто беспредельным.

24. Когда я попал в тюрьму Хыннам, там было около 1000 заключённых. За год примерно 40 процентов из них умерли. Это значит, что практически каждый день кто-то умирал. Я видел, как трупы выносили на досках через задние ворота. Так умерли и мои сокамерники. Это значит, что, если в камере было 30 заключённых, за год умерли более 10 из них. И умирали они вовсе не в сытости и при хорошем уходе. Сначала их одолевал голод, потом болезни. Если человек заболевал и не мог работать, он получал лишь половину дневной порции еды. В тюрьме целая порция варёной крупы была настоящим царством небесным, но, если давали только половину, это был сущий ад. Как бы я ни пытался описать это вам, вы всё равно не поймёте.

Только те, кто шёл на работу и выполнял дневную норму, получали полную порцию еды, поэтому заключённые работали, даже серьёзно заболев. Даже если они падали в обморок, едва выйдя за ворота тюрьмы, они всё равно кое-как доползали до фабрики. Они должны были найти способ хотя бы притвориться, что работают. Каким-то чудом они держались до конца дня, отчаянно мечтая о миске варёной крупы. Порция еды по возвращении в тюрьму была всепоглощающей целью их жизни. Так что при раздаче еды никаких больных уже не было: все съедали свою порцию пищи. Нередко случалось, что человек, получив свою миску риса и порцию супа, отчаянно набрасывался на еду, а затем ронял ложку, закрывал глаза и умирал.

25. Были случаи, которые я не могу забыть до сих пор. В тюрьме Хыннам меня раз в месяц навещала мама. Она приносила мне мешочек муки из смеси круп, и я делился этой мукой со всеми сокамерниками. Нас было примерно 30 человек, так что каждому доставалось совсем по чуть-чуть. Я отсыпал ложечку муки на клочок газеты и угощал каждого. В нашем случае эта мука была ценнее говяжьих рёбрышек. Одна-единственная фасолинка в тюрьме была дороже десяти коров за её пределами. Даже тот из заключённых, кто пытался сохранять достоинство и невозмутимость, с быстротой молнии схватил бы одну упавшую фасолину. Вообще-то к этой фасолине устремились бы тридцать с лишним рук. Наверное, подобные ситуации находятся за пределами вашего понимания…

26. В годы тюрьмы те дни, когда я делился мукой с другими, были настоящим пиршеством. Я не пытался приберечь муку для себя и свободно делился ею с другими. Я смешивал муку с водой и лепил из неё пирожки, заворачивал их в газетку и приносил на работу. Я ждал перерыва на обед, чтобы мы могли их съесть. Не могу вам описать, с каким отчаянием я подавлял свой голод до обеда, мечтая слопать эти пирожки. Однако я терпел, чтобы поделиться с другими. Всё утро, пока я работал, обливаясь потом, в голове моей крутились только эти пирожки.

Когда приходило время обеда, я делился пирожками, и мы их съедали. Обширная территория фабрики была поделена на первую и вторую рабочие площадки, где высилось несколько громадных куч удобрения. Мы надрывались там в рабочее время, но в течение 15-минутного перерыва, когда я раздавал пирожки из молотых круп, наступало реальное царство небесное! Тому, кто не испытывал ничего подобного, этого не понять. Вы не купите такой опыт и за миллион долларов, ведь эти моменты насквозь пропитаны кровью и слезами. Это мир, в котором вы должны вложить абсолютно всё, что у вас есть.

27. В тюрьме мы постоянно были смертельно голодны. Рыбий жир воняет рыбой, но, если в тюрьме удавалось добавить в еду немного рыбьего жира, никакой вони просто не ощущалось. Даже если выпить целую кружку рыбьего жира, никакой рыбной вони не было и в помине — напротив, запах казался дивным ароматом! Вот до какой степени были истощены наши тела. Такими мы были голодными. Поэтому, какой бы тяжёлой ни была работа, мы тосковали о еде и, не зная, скоро ли придёт наш конец, толкали себя на каторжный труд, просто чтобы поесть. Если мы не работали, нашу порцию сокращали вдвое, что было равносильно смертному приговору.

В таких обстоятельствах мне нужно было подбадривать других заключённых и учить их. Я спас многих людей, рассказывая им: «Здесь, на этой фабрике, у вас возникнут такие-то симптомы. Вы почувствуете то-то и то-то. Если вы не справитесь с этими испытаниями, ваш труп вынесут вон через те северные ворота. Так что слушайте меня внимательно». Многие смогли выдержать смертельно опасные ситуации, потому что следовали моим советам. Они и стали моими учениками. Так я учил людей даже в тюрьме.

28. В тюрьме Хыннам мы так остро тосковали по еде, что шли на работу даже больные. Затем мы возвращались и получали еду. Нередко кто-нибудь умирал, набив полный рот едой и не одолев свою порцию в три ложки. И тут же соседи мертвеца затевали драку, ведь каждый хотел выцарапать у него изо рта рис и съесть его. Чтобы выжить в таких обстоятельствах, в течение 15 дней я делился половиной своей порции с другими, а сам съедал оставшуюся половину. Поставив такое условие, я решил, что смогу выжить не только три года, но и пять, и даже десять лет.

В природе существуют незримые вибрации. Я любил природу, и природа хотела спасти меня, посылая мне немного энергии таких вибраций. Только представьте яблоневый сад, как вы вдыхаете аромат спелых яблок, которым наполнен воздух. Представьте, что этот аромат и есть яблоко, и одним глотком проглотите этот вкусный запах. Для меня это было так, словно я съел реальное яблоко.

29. Помню, как глубоко я был благодарен за одно-единственное яблоко в моей руке. Это случилось в коммунистической тюрьме. Дважды в год нам давали по одному фрукту — 1 мая и 1 января. Каждому из нас давали по яблоку. У нас не было права выбирать, нам просто давали то, что есть, согласно порядку очереди. Каким бы ни было яблоко, гнилое ли, червивое ли, мы должны были его принять.

Когда всем раздавали по яблоку, обычно люди тут же впивались в него зубами и через несколько секунд от него не оставалось ни крошки. Но я думал так: «Какой же красивый цвет у этого яблока! Дай-ка я сперва скушаю этот цвет…», — а затем: «Сейчас, когда я полакомился цветом, пора насладиться и его вкусом!». Вот какими были мои мысли. Так что я открывал рот, чтобы начать есть, но не торопился с этим делом. Я пировал глазами, наслаждался яблочным ароматом. Я чувствовал, что мне не нужно даже есть это яблоко. Но, тем не менее, не мог же я всюду таскать его с собой! Так что мне приходилось его съедать. И когда я его ел, я молился Богу. В молитве я говорил: «Я первый человек на свете, который думает о таких вещах, пока жуёт яблоко». С такой гордостью, прочувствованной в молитве, я и ел.

30. В тюрьме я не жаловался на отсутствие дополнительных блюд. Когда я всего лишь пил воду и ел крупу, я благодарил Небесного Отца. Я говорил себе: «Разве не ты — само воплощение надежды на будущее?». С такими мыслями я и ел.

В тюрьме даже при наличии добавок к рису мы не могли их есть вместе с рисом. Там было около тысячи заключённых, и охранники не могли раздавать одновременно рис и суп. Нам нужно было закончить еду за час. Суп раздавали в одном углу, крупу — в другом, так что нам приходилось перебегать из одного угла в другой и выстаивать очередь за каждым блюдом. Полчаса уходило на то, чтобы раздобыть крупу, ещё полчаса — чтобы раздобыть суп, и к тому времени, когда мы получали оба блюда, перерыв на еду уже заканчивался. У нас было три минуты, чтобы всё доесть, и затем нужно было идти на работу.

Вот почему мы не могли есть крупу вместе с супом. Мы ели то, что получали первым, будь то крупа или суп. Получив первую порцию, мы съедали её, стоя в очереди за второй. Если первой давали крупу, мы сначала съедали крупу «без ничего». Так я и научился есть рис без дополнительных добавок.

На самом деле и обычная крупа очень даже вкусная. С детства мне нравилось хрустеть чуть подгорелым рисом, и мне кажется, что Бог с ранних лет хорошо тренировал меня. Тот хрустящий подгорелый рис, который я помнил с детства, по вкусу ничем не отличался от крупы, которую давали в тюрьме. Если крупа, которую нам давали, хоть чуть-чуть напоминала тот подгорелый вкус, это было такое объедение, что я забывал о том, что это просто крупа «без ничего». Таким образом, я всегда ел рис и суп отдельно. Даже в таких обстоятельствах я был готов отдать свою жизнь ради Божьей воли и жил с решимостью исполнить долг сыновней почтительности и преданности Богу.

Раздел 4. Победа любви

Тюремный святой

Единственное, что заботило заключённых тюрьмы Хыннам, — это еда и отдых. И всё же Истинный Отец делился с сокамерниками едой и одеждой, которые ему приносила мама Чунмоним. Так Отец старался сохранить достоинство почтительного сына, патриота и Божественного сына, которому нужно было утешить Божье сердце и пройти путь восстановления искуплением. Истинный Отец был образцовым заключённым, брался за самую тяжёлую работу в тюрьме и выполнял больше, чем от него требовалось. За это коммунистическая партия трижды награждала его как образцового работника. Так он получил признание даже от сатаны.

1. Мы, узники тюрьмы Хыннам, никогда не получали достаточного питания из-за скудного рациона и изнурительного труда. Желудок должен постоянно функционировать, но, когда я просыпался поутру, живот был плоским как доска. Такова была жизнь заключённых в коммунистическом концлагере.

Между тюрьмой и фабрикой удобрений было около четырёх километров. Каждое утро мы брели от тюрьмы до места работы, выстроившись в четыре колонны и держась за руки. Охранники, вооружённые винтовками и пистолетами, шли поодаль от каждой колонны и пристально наблюдали за нами. Если они замечали, что колонны стали менее плотными или кто-то из заключённых разомкнул руки, это считалось попыткой бегства. Нам не дозволялось поднимать голову во время ходьбы. Такова была их политика.

Ну как можно было выжить в таких условиях? Однако люди обладают не только физическим телом, но и душой. Если бы я поддерживал жизнь одной лишь физической едой, то давно бы умер. Духовные силы — вот что важно.

2. Во время заключения в тюрьме Хыннам я решил выполнять в два раза больше работы, чем другие. Так что каждый раз, выходя на работу, я устраивал своего рода проверку. Я смотрел и анализировал, как тяжёлая работа влияет на моё физическое состояние. Порой я трудился очень быстро и наблюдал за переменами в себе, а порой работал в своём обычном ритме и смотрел, как откликается моё тело.

В моей команде из десяти человек было несколько физически слабых мужчин, и я доделывал норму за тех, кто не мог с ней справиться. Для этого мне требовалось перевыполнять свою норму. И я продолжал так работать каждый день.

Если бы во время работы я думал о еде, я не мог бы работать вообще. Так что о еде я не думал. Я размышлял о том, что эта работа предназначена мне судьбой и я рождён для неё. Я всегда вкладывал в работу всё сердце и весь энтузиазм, словно это — часть провидения восстановления.

3. Трудясь в тюрьме, я то и дело вспоминал свой опыт соприкосновения с духовным миром. Я казался себе главным героем какого-нибудь фильма, который однажды покажу своим ученикам и потомкам. Я верил, что они впечатлятся, увидев меня за работой.

Мы начинали работу в 9 утра. После 10 утра у нас был 15-минутный перерыв, в который разрешалось сходить в туалет. Однако я об этом не думал. Я не слышал звонка и обнаруживал, что уже перерыв, когда вокруг меня никого не оставалось. Всё дело в том, что, когда моё тело работало, моя душа отдыхала. Я работал в таком духовном состоянии и поэтому потерял совсем немного в весе. И тюремных охранников это очень удивляло.

Каждый раз, когда мы шли на фабрику, я искал самую тяжёлую работу. Через несколько месяцев меня признали лучшим работником. Каждую неделю менялся состав команд, чтобы узники не могли спланировать побег. Когда менялся состав команды, все заключённые хотели быть в одной команде с лучшим работником, и, если я вставал в ряд, многие тут же выстраивались за мной.

4. В юности я много раз оказывался на грани истощения, но никогда не позволял себе истощиться. Я не истощался не просто потому, что не хотел этого. Чтобы достичь такого уровня, потребовались долгие тренировки.

Оказавшись в тюрьме, я сказал Богу: «Небесный Отец! Не сочувствуй мне в таких обстоятельствах». Если случались затруднения, я не молился и не просил Бога о помощи. Я становился серьёзным и неделю или даже месяц не разговаривал ни с кем из заключённых. О чём это говорило? Если моя ситуация ухудшалась, я думал так: «Как бы мне, используя всю свою смекалку, посвящая всё сердце и всю душу, найти способ и растопить Божье сердце в столь трудной ситуации?». Я работал как проклятый не ради собственного спасения. Я думал так: «Как бы мне соединить Божью боль, негодование и горечь с пылкостью моего сердца и одним ударом сразить сатану? Как сделать так, чтобы взрывная мощь Бога придала мне сил и помогла уничтожить бастион врага?».

Вот о чём я размышлял — вовсе не о том, как бы поскорее выбраться на волю. Я даже увещевал свой желудок: «Да урчи ты, сколько хочешь!». Когда голод становился невыносимым, такой опыт давал мне возможность со слезами прильнуть к Богу и заверить Его в том, что моё отношение к пути восстановления искуплением, который нужно было пройти ради мира, было серьёзнее, чем моё желание облегчить муки голода. Я даже не пытался избежать голода и других трудностей.

5. В своей жизни я повидал и одолел немало трудностей, от которых десятки миллионов других мужчин отступились бы. Оказавшись в тюрьме, я подумал: «Чтобы здесь выжить, я должен набраться решимости и выжить на половине обычной порции еды». Так что я полмесяца отдавал половину своей порции другим людям. Я был решительно настроен выжить, съедая лишь половину порции, другая половина которой доставалась другим. Вместо неё мне нужно было питаться духовной пищей. Позднее, уже съедая свою порцию целиком, я воображал себе, что съедаю аж двойную порцию! Такое психологическое самообладание придавало мне сил поддерживать свою жизнь. Кроме того, я понял, почему и каким образом месяцы тяжёлого труда меняют тело человека. Обладая таким знанием, я спас многих молодых людей, которые иначе умерли бы.

6. Чтобы поддерживать свои силы, мне нужно было заниматься какой-никакой физкультурой. Будучи в тюрьме Хыннам, я придумал несколько реально полезных новых упражнений. Даже при плохом питании я тренировал своё тело физической зарядкой и поддерживал его внутренней дисциплиной. Моё тогдашнее физическое состояние не слишком отличалось от того, что есть сейчас. Я был лишь чуточку стройнее. Даже в тюрьме мой вес держался на отметке 72 килограмма. От других заключённых оставались лишь кожа да кости со сгорбленным хребтом. Они были похожи на трупы, но я никогда таким не был.

7. В тюрьме Хыннам у нас был один выходной по воскресеньям. Вы даже не представляете, как мы радовались воскресенью, занимаясь каторжным трудом всю неделю! Да уж, это был день настоящего отдыха. Вкалывая всю неделю, мы и собой-то не были. Каждый день, возвращаясь с работы на фабрике удобрений, мы просто валились с ног от измождения, будто бы наши кости вдруг растаяли и растеклись. У нас не оставалось никаких сил. После ужина мы падали снова и уже не могли подняться. Хотя субботний вечер и воскресенье были выходными и нам давалась какая-никакая свобода, всё, на что мы были способны, — это лишь поесть да снова рухнуть спать. Тем не менее от такого сна были лишь одни проблемы. Вот почему, даже пробыв в тюрьме около трёх лет, я никогда не дремал. Я ни разу не позволил себе вздремнуть. Я не спал сверх того времени, которое выделял для себя, и никогда не съедал больше, чем разрешал себе съесть.

8. Если приходит время смерти, принц должен умирать достойно как принц, а патриот — умирать с отношением, приличествующим патриоту. Они не должны погибать как бродяги.

В тюрьме Хыннам я каждый день очищал своё тело холодной водой. Если ежедневно вкалывать на куче удобрений, серная кислота с аммонием будут липнуть к телу и гноить плоть. Вот почему я каждое утро до рассвета обтирал своё тело. У меня была тряпочка, которую я смачивал в питьевой воде, выданной накануне вечером. И когда раздавался крик «Подъём на работу!», я обтирал своё тело, пока другие собирались.

По идее, заключённые должны были купаться в грязнющей воде из канализационных стоков, но я скорее умер бы, чем позволил себе мыться в такой грязи. Мне важнее было сберечь своё тело, Божий храм, чем напиться воды. По той же причине за всю свою тюремную жизнь я никогда не позволял никому видеть своё голое тело, даже свои икры. Я никогда не поступал легкомысленно. Вот почему в тюрьме Хыннам меня прозвали «тюремным святым».

9. Как человек, почитавший Небеса, я должен был даже в тюрьме заботиться о своём теле. Хотя я и занимался тяжёлым физическим трудом, я всегда внимательно смотрел, куда сажусь. И ещё я никогда не дремал по субботам и воскресеньям. Вернувшись с тяжёлой работы, другие заключённые, едва поев, тут же валились с ног и засыпали, но я никогда так не поступал. Все мы уставали, но, когда другие сразу шли спать, я бодрствовал допоздна, да и вставал раньше всех. Так что люди, по их словам, даже не видели меня спящим. Каждый вечер без исключений я один не спал и занимался упражнениями.

В тюрьме питьевая вода была поистине бесценна. Глоток воды был таким же ценным, как сама жизнь. В нашей небольшой камере сидели 30 заключённых, и в разгар лета мы обливались потом. Наша одежда была мокрой — хоть выжимай, если её снять совсем. Чтобы выжить летом, нужно было пить много воды. Но у меня был долг — почитать Небеса, поддерживая гигиену тела. И, какая бы жара ни стояла, я никогда не позволял окружающим видеть моё голое тело.

На фабрике удобрений мы работали с химикатами прямо из печи. Представляете, какая там стояла жара? Но даже в такой жаре я не оголял свои ноги. Я тренировал себя больше, чем любая скромная и целомудренная женщина. Даже самая суровая тюремная жизнь не могла сбить меня с пути.

10. Когда мы в тюрьме Хыннам работали на фабрике удобрений, даже в самый разгар летней жары мои штаны всегда были плотно подвязаны снизу у лодыжки. Я не обнажал даже свои голени. Недавно я стал носить рубашки с коротким рукавом, но в прошлом я терпеть не мог такую одежду. Поскольку на святом пути, который ждал впереди, я должен был с предельной посвящённостью вручить Богу своё сердце и тело, я не хотел, чтобы моё тело хоть кто-нибудь видел. Даже во сне я не раскидывал руки и ноги, всегда помня о том, что на меня смотрит Бог. Я и во сне хотел сохранять благопристойность.

11. Впервые оказавшись в тюремном лагере, я попал в «чёрный список» коммунистов. Вместе со мной в камере сидела парочка «псов», которым было приказано следить за мной. «Псы» — это вовсе не животные, а доносчики, «стучавшие» на других в тюрьме. Я знал об этом и поэтому за первые полмесяца не произнёс ни слова. Меня знали как человека, который не спит по воскресеньям и, поднявшись рано утром, обтирается холодным мокрым платком.

В каком бы тяжёлом положении я ни оказался, моей ответственностью было служить Небесам. Хоть я и жил в аду, моя жизнь должна была сиять, ведь я принадлежал Царству Небесному. Хотя я и оказался в жалком положении, снося тычки и дрожа на морозе в лёгкой одежде, я сохранял свои изначальные отношения с Богом.

12. В тюрьме после ужина было нечем заняться, кроме как убивать время, сидя на полу. Там было нечего делать — только болтать друг с другом, поэтому заключённые беседовали о мире и о самых разных вещах. Впервые попав в тюрьму, сначала люди рассказывали о том, почему они туда попали, а затем вспоминали своих родителей. Однако за несколько месяцев все темы для разговоров были исчерпаны.

За всё это время я не вымолвил ни слова. На меня наседали, требуя участия в беседах. И я сказал людям, что начну говорить лишь при одном условии: «Вы готовы слушать всё что угодно, вообще всё?». Услышав «да», я начал придумывать длинные повести и короткие рассказы. Каждый день я сочинял что-нибудь новенькое. И я ни разу не пересказывал написанное другими. Я сам придумывал темы и сочинял истории, которых нет ни в одной книжке. Мой мозг так устроен, что я способен за вечер напридумывать кучу историй. Через три дня, глядя на лица людей и рассказывая свои сказки, я видел, что они рады слушать всё, что я скажу.

Я занял место рядом с парашей — худшее место в камере, но меня то и дело просили перелечь на другое, более удобное место. Старший в камере пытался переселить меня на место получше, но я сказал, что мне хорошо и тут. Каждый раз, оказавшись в тюрьме, я занимал худшее место рядом с парашей. Когда я заявил, что не хочу менять место, старший по камере ответил: «Тогда и я сяду рядом с тобой, так что подвинься, пожалуйста!». Именно так всё происходит в изначальном мире.

13. Что самое волнующее для любого заключённого? Самая желанная мечта в трудовом лагере — иметь возможность как следует отдохнуть хотя бы раз за все часы работы. Вот почему, когда составлялись команды, все хотели быть вместе с лучшими работниками, чтобы поскорее выполнить свою норму.

А уж что касается работы, тут со мной никто не мог сравниться. Мне удавалось любое дело, за что бы я ни взялся. Я так завязывал мешки с удобрением, таскал их к поезду или делал что-либо другое, что меня никто не мог превзойти. И если члены команды просто следовали моим указаниям, мы быстро выполняли норму и обычно заканчивали к половине второго или к двум пополудни. Ни одна другая команда на такое не была способна.

Если мы вспоминали о еде, эти мысли буквально поглощали нас. Так что о еде во время работы мы не думали. Работая, я получал удовольствие от того, что делаю, и думал так: «Хочу завязать ещё один мешок до обеда. И хотелось бы сделать свою работу лучше других». Если я работал с таким отношением, я и думать забывал об усталости. Такие мысли поддерживали моё тело. Тех же, кто думал лишь о том, сколько ещё мешков придётся наполнить до обеда, надолго не хватало.

14. Обычно у нашей команды уходило от пяти до десяти минут на то, чтобы насыпать удобрение в мешок, дотащить мешок до весов и взвесить, но, если я действовал один, я сам проделывал всё это за пять минут. У других команд на ту же задачу уходило 15 минут, и, если бы мы работали в том же темпе, мы не справлялись бы с дневной нормой. Нам нужно было вкапываться в гору удобрения, насыпать его в мешки и таскать к весам. Если мы прерывались и подтаскивали весы на четыре-пять метров ближе к горе, чтобы не волочить мешки слишком далеко, мы теряли время. И я придумал, как работать, не перетаскивая весы с места на место. Другие члены моей команды сперва не хотели меня слушать, так что мне пришлось самому наполнить более половины из 1300 мешков. Однако совесть есть у всех, и со временем люди ко мне прислушались.

Я был образцовым заключённым и каждый год получал от коммунистов награду. В то время я весил 72 килограмма. Внешне по мне и не скажешь, что я столько весил, но у меня тяжёлые кости. Другие заключённые сильно худели до состояния прозрачности, а я не худел. И всем было жутко интересно, почему!

15. В удобрении, которое производили в Хыннаме, содержалась серная кислота. Если кислота соприкасалась с кожей, кожа трескалась и вылезали все волосы. У меня растрескалась кожа после мешка с удобрением, и на следующее утро я был весь в крови. Меня это могло огорчить, но нужно было с этим справиться. И я решил поговорить с серной кислотой и сказать ей: «Знаешь, как бы ты ни разъедала мне кожу, я должен остаться в живых». Так я и справился. Одолевая самые ужасные обстоятельства, я понял, каким величием может обладать дух человека.

Я никогда не сдавался перед обстоятельствами и сумел сохранить прямую осанку и достичь высочайшего положения, возможного в данной ситуации. Так что даже работники тюрьмы зауважали меня. Трижды меня награждали как лучшего работника. Так и было — как признание того, что мне удалось пробиться сквозь это адское окружение.

Мы должны быть готовы справиться с любыми трудностями даже в тюрьме. Вот что нам нужно. Мы должны вытерпеть голод и холод. Справляться с жарой куда проще. Кроме того, нам нужно одержать победу над сном. Я был полон решимости справиться с этими вещами, думая о том, что, даже если умру, я оставлю после себя наследие, которое позволит людям сказать обо мне: «Он не сдался. Он умер победителем». Я думал, что, если не оставлю после себя такое духовное наследие, то потеряю основание, чтобы вновь работать на земле.

16. Я воспитывал и учил многих заключённых в тюрьме Хыннам, вкладываясь со слезами и посвящённостью. Многие из них умерли в тюрьме. Умирая, они порой звали меня и говорили: «Прошу тебя, передай мои последние слова родителям. И скажи им, что, хотя я и умираю здесь вот так, проведённое с тобой время было очень хорошим».

Вы и представить не можете, как отчаянно мы тогда голодали. Если кто-то из заключённых умирал, не дожевав свою пищу, соседи тут же выковыривали у него изо рта непроглоченные остатки и сами их доедали. Мне кажется, вам это сложно понять…

В таких обстоятельствах я должен был стать для людей и родителем, и старшим братом. Мне нужно было показать им пример и ободрить их, сказать: «Я делаю это для тебя, так что ты не должен погибнуть». Я поступал так и поэтому, наверное, каждый год получал благодарность. Я вызывался делать то, что не хотел делать никто, и справлялся с работой. Все остальные искали работу полегче, а я старался выбирать самую тяжёлую.

17. В годы учёбы я спорил с друзьями, изучавшими теорию коммунизма. Я не считал, что мы должны следовать этой идеологии, и всю жизнь боролся с коммунистами. Я отлично знаю, что такое коммунизм и с чем его едят.

Система, наиболее полно отражающая коммунистическую программу, — это тюремная система. Тем не менее в тюрьме я никогда не занимался традиционной для коммунизма самокритикой. За время в тюрьме, то есть за два года и пять месяцев, я не написал ни единой требуемой бумаги с самокритикой. Поэтому меня и внесли в «чёрный список».

Но даже в таких обстоятельствах, не говоря ни слова, я стал лучшим работником. Для меня это был единственный способ выжить. Если бы я пошёл на компромисс хотя бы в малом, я не выжил бы там. Так что я сделался чемпионом во всех аспектах и на всех поприщах. Никто не мог тягаться со мной. Я был лучшим в накладывании удобрения, в таскании и в завязывании мешков, в погрузке мешков в вагоны. Вот почему каждый год своего пребывания в тюрьме я получал награду как лучший работник.

Выживание благодаря жертвенной любви

Даже в худших ситуациях Истинный Отец не предавал Небеса, но, напротив, утешал Бога. Вот почему его уважали и за ним следовали не только товарищи-заключённые; он завоевал уважение даже членов коммунистической партии. Истинный Отец также воплощал истинную любовь, делясь с заключёнными одеждой и рисовой мукой, которые приносила ему мама Чунмоним. Благодаря этому даже на пути, который мог привести к смерти, Истинный Отец восстановил искуплением страдания Иисуса и осуществил унаследованную от него миссию. В самопожертвовании ради друзей-заключённых Истинный Отец черпал силы, чтобы жить.

18. Если мама приносила мне в тюрьму рисовую муку, я никогда не съедал её сам. Я делился со всеми, и порой мне самому ничего не оставалось. Когда такое случалось, мои товарищи брали у других понемножку муки и отдавали мне. Вот какие вещи происходили. Поэтому никто не мог сказать против меня ни слова.

В моей камере спали около 30 человек. Я всегда спал на худшем месте, рядом с парашей в самом углу. Если ночью кто-нибудь хотел на парашу, ему приходилось шагать прямо по спящим соседям. Камера была набита битком, и желающие опорожниться сначала пытались отодвинуть спящие тела, чтобы поставить ногу между ними, но у них ничего не получалось, и они просто наступали на людей или отпинывали их. Такое бывало довольно часто.

Но если кому-то по пути к параше случалось наступить на меня или нечаянно пнуть, на следующее утро он приходил ко мне извиняться. Любой другой на моём месте в ответ лишь прорычал бы: «Ты вообще чем тут занимался прошлой ночью?» — и кинулся на обидчика с кулаками. Но я так не поступал. Так что, если кто-нибудь нечаянно наступал мне на живот, торопясь опорожниться, и тут обнаруживалось, что наступил-то он на меня, потом он шёл ко мне извиняться и говорил: «Прости, пожалуйста, я не знал, что это ты». Вот такая была у нас жизнь.

19. Моя мама, живя в Чонджу, должна была получить письменные разрешения в 18 разных инстанциях, чтобы приехать и навестить меня в тюрьме Хыннам. Получив наконец-то эти разрешения, она готовила муку из смеси разных круп и привозила её мне. Была ли у неё крупа, чтобы делать эту муку? Позднее я узнал, что она ходила просить понемножку муки у всей деревни. Она даже ходила к дальним родственникам и со слезами просила: «Мой сын оказался в таком несчастном положении. Пожалуйста, пожалейте его!». Она просила у людей крупу, перемалывала её в муку и раз в месяц приезжала отдать её мне. Ещё она шила для меня одежду, особенно зимой, беспокоясь, как бы я не замёрз до смерти.

Она делала эту муку для меня, но я, возвращаясь в камеру, делился ею с товарищами. Совесть не позволяла мне припрятать эту муку и съесть в одиночку. Мама принесла мне стёганые ватные штаны, но я не стал их надевать и продолжал ходить в тюремной робе. Там были заключённые, к которым годами никто не приходил. При виде этих людей моя совесть не позволяла мне гордо расхаживать в тёплых штанах. Так что я, едва получив штаны, тут же отдал их кому-то, а сам продолжал ходить в тюремном рванье. Как должно было быть больно моей матери, когда она увидела меня в тюремных лохмотьях, развевавшихся на ветру! Тем не менее я шёл по пути Божественного сына и преданного патриота, поэтому мне нужно было так поступать.

20. Вы не представляете, какой жуткий холод стоял в Хыннаме! Зимой ветра дули так свирепо, что по всей округе летали мелкие камешки. Когда в морозные зимние месяцы меня в тюрьме навещала мама, она видела, что на мне лишь тонкая тюремная роба в один слой без подкладки. Поняв, что я не ношу одежду, которую она мне сшила, мама буквально вскипела! «Что случилось со штанами и стёганой одеждой, которую я тебе принесла?» — спросила она меня, на что я ответил: «Я отдал всё это тем, кому тяжелее, чем мне. Я уж лучше постучу зубами от холода рядом с ними и поголодаю вместе с ними. Что в этом плохого?».

Я был убеждён в том, что делаю. Я чувствовал себя уверенно перед кем бы то ни было на небе и на земле. Мама пыталась укорять меня: «Как ты мог так поступить, не зная, через что мне пришлось пройти? Я приготовила всю эту одежду для тебя. Кто велел тебе раздать её другим?». И я ответил: «Мам, если ты не переживаешь о людях так же, как я, то я не могу гордиться такой матерью. Я думал, что ты одобришь мой поступок и скажешь, что, если мне понадобится ещё одежда, ты её принесёшь. Если ты не можешь это сделать, хотя бы не ругай меня и не давай подобных советов». И тогда мама всхлипнула, из глаз у неё потекли крупные слёзы. Мне никогда этого не забыть…

21. Скудный завтрак и скудный обед не могли утолить наше постоянное чувство голода. Вы не представляете, как мы голодали! Наши распухшие языки не слушались, изо рта жутко воняло. Я тоже голодал, но, желая утешить товарищей, пытался сочинять для них длинные замысловатые истории. Благодаря этому не прошло и месяца, как люди начали угощать меня едой, которую им приносили родные, и приговаривать: «Учитель, прошу тебя, возьми эти продукты и делай с ними что хочешь». Так я пережил нечто поразительное, от чего у меня перехватывало дух…

Принцип, на самом деле, очень прост: если мы полностью вкладываемся, живя для других, всё, что мы отдаём, непременно к нам вернётся. Это ключевой момент Небесного закона. И, если мы будем действовать согласно этому принципу, никто нас не уничтожит. Если мы поступаем по этому принципу, результаты будут всегда больше вложений. Результатом тех времён стали люди, которых я сейчас вижу перед собой. Вы появились и поклялись со слезами и с твёрдой решимостью добровольно вступить на путь смерти от моего имени. И я, глядя на вас, понимаю, что проложенный мной путь действительно истинный.

22. За время моей тюремной жизни случилось одно событие, которое я никогда не забуду. Это произошло в мой день рождения. Обычно в тюрьме дни текут тускло и сумрачно. Однако среди нас был заключённый из Пхеньяна, который, уж не знаю как, прознал про мой день рождения и утром того дня оставил мне мешок рисовой муки, которой сам до этого питался. Я не забуду этого до конца своих дней. И я до сих пор думаю о том, как бы отблагодарить его в тысячекратном размере.

Для меня реально невыносимо оставаться перед кем-то в долгу. Если я оказался в долгу, я не успокоюсь, пока не погашу этот долг. Не думаю, что я родился на свет для того, чтобы быть перед кем-то в долгу. Нет уж, скорее я сам стану кредитором. Так что, принявшись за какое-нибудь дело, я не могу оставаться в самом хвосте, ведь это подразумевает быть кому-то обязанным.

23. В тюрьме Хыннам у меня появились несколько последователей. Как только у них оказывалось что-нибудь поесть, типа рисовой муки, они приносили еду мне. Они заворачивали муку в газетку и прятали в свои провонявшие штаны, чтобы принести и поделиться со мной. Если бы их поймали охранники, для них это обернулось бы бедой. То, что они делились со мной едой, впечатлило меня сильнее, чем любой самый роскошный банкет. Через столько лет эти воспоминания по-прежнему прочно врезаны в мою память. Когда мы делили друг с другом эту муку, я испытывал целую гамму самых разных чувств. Вам тоже нужен такой опыт, прежде чем вы уйдёте в духовный мир. Это такая благодать! Вы не должны жить для себя. Живите для всеобщего блага!

24. Будучи заключённым в северокорейской тюрьме Хыннам, я сражался на всех фронтах, стараясь объять любовью великое множество людей — не только своих сокамерников, но и охранников-коммунистов. Благодаря этому я видел, что некоторые из охранников пытаются как-то защитить меня в тюрьме. Если они видели, что я в чём-то нарушаю тюремные правила, они покрывали меня, при этом рискуя собственной жизнью.

Система внутри тюрьмы усиливала зверскую жестокость коммунизма, но даже в такой обстановке я находил способы защитить себя. Единственным возможным путём был путь любви и самопожертвования. Именно в тюрьме я открыл для себя эту истину.

Вместе со мной в тюрьме был один из бывших партийных лидеров-коммунистов. Когда родня передавала ему рисовую муку, он смешивал её с водой и лепил катышки наподобие рисовых пирожков. Спрятав их у себя между ног, он шёл четыре километра до фабрики удобрений. Если бы они выпали у него при ходьбе, его затею могли бы раскрыть и он мог бы серьёзно поплатиться собственной жизнью. И тем не менее он приносил эту еду с единственной целью — поделиться со мной.

Спрятав катышки где-то в недрах своих штанов, он работал, взмокнув от пота, до самого обеда. Разумеется, рисовые катышки впитывали его пот и острый запах, хотя он и заворачивал их в обрывки газет. И что, разве я мог отказаться есть и выбросить их? Когда он протягивал их мне, это был такой мощный взрыв любви, что на него можно было купить целую Вселенную! Это было настоящее извержение вулкана. Я ясно видел своими глазами, что в столь ужасном месте у меня появился небесный товарищ. И я в который раз осознал, что единственное, что может изменить наш мир, — это путь любви.

Ученики в тюрьме

Истинный Отец успешно одолел испытания тюремной жизни. Там не разрешалось свидетельствовать напрямую, но он всё равно сумел найти более 12 учеников. Это стало возможным благодаря указаниям и поддержке духовного мира с помощью снов и откровений. Собрав 12 последователей, Истинный Отец создал условие искупления для восстановления 12 апостолов, предавших Иисуса. Так он создал основание для нового начала как Господь Второго пришествия.

25. Некоторые товарищи в тюрьме последовали за мной. Если бы я попросил их бежать из тюрьмы вместе со мной, они побежали бы, рискуя жизнью. Мне нужны были сотоварищи-заключённые, готовые последовать за мной в атмосфере смерти, для восстановления 12 учеников, бросивших Иисуса при распятии. Чтобы их восстановить, мне нужно было найти заключённых, которые добровольно подчинились бы мне. Мне не нужно было ничего говорить, поскольку духовный мир уже был мобилизован свидетельствовать им.

Мой тюремный номер был 596. Кстати, это число звучит как «тот, с кем обошлись несправедливо». Одному из заключённых во сне приснился кто-то из предков и велел: «Не ешь рисовую муку, которую тебе принесли — ни единой ложечки! Отдай её господину Муну». И этот человек кое-как добрался до моей камеры с мешком муки и спросил: «Здесь сидит номер 596? Кто это вообще?». Вот так действовал духовный мир, чтобы накормить меня.

Выйдя из тюрьмы, я отправился в Пхеньян, а затем двинулся на Юг. В то время за мной следовали четыре человека. Так было восстановлено четырёхпозиционное основание. Эта четвёрка, с которой я вышел на волю, и была моей церковью. Таким образом, провиденциальная история не может отклоняться от основополагающего закона восстановления.

26. Мне хотелось, чтобы Бог сжалился даже над самыми опасными заключёнными, приговорёнными к смертной казни. На кресте Иисус сказал вору, распятому справа: «Ты будешь со мной в раю». Точно так же и я всю жизнь боролся, чтобы дать новую надежду и вдохновение тем, чья жизнь была одной длинной и горькой повестью. Я поступал так даже в тюрьме. Я утешал людей и посвящал себя им до такой степени, что после моего освобождения из тюрьмы они скучали по мне и плакали горше, чем плакали бы по безвременной кончине родителей. Я жил так, понимая, что в противном случае не смогу исполнить свою ответственность в миссии восстановления. Вот почему каждый раз, когда я покидал тюрьму, многие с плачем хватались за меня. Я прожил так всю жизнь, поэтому, когда я уходил из тюрьмы Хыннам на Юг, за мной последовали четыре человека, оставив своих родителей и детей.

27. У меня было более 12 последователей из соседних камер. Каждое утро, когда охранники приказывали заключённым выйти из камер, у нас было 15 минут на то, чтобы построиться. За это время многие успевали сходить в туалет, но, если толчея была слишком сильной, нам приходилось ждать в камере. Охранники внимательно за нами следили, поэтому мои ученики из других камер не могли подойти ко мне. Нам не разрешалось переступать через пограничную черту.

Для моих последователей возможность увидеть и приветствовать меня становилась почётным моментом дня. В тот момент они обретали жизнь. Так что они были готовы даже ползком выбраться из своих камер, чтобы повидаться со мной, в надежде, что их не заметит охрана. Если бы их поймали, охранники избили бы их прикладами и обвинили в планировании побега, бросив на одну-три недели в изолятор. Если бы их поймали трижды, наказание было бы ещё суровее и проблем стало бы ещё больше.

Тем не менее они шли на этот риск, считая возможность увидеть и приветствовать меня величайшей честью каждого дня. Если у них появлялось что-нибудь съестное, они задавливали поглубже свой голод, ведь для них было честью поделиться пищей со мной. Вы должны понять, какие они, эти сердечные взаимоотношения. В них сокрыта основа исторической традиции нашей Церкви, и они останутся такими навечно.

28. Причина, по которой я вытерпел суровые испытания и злоключения в тюрьме Хыннам под гнётом коммунистов, состояла в том, что Небеса велели мне осуществить субстанциальное восстановление. Вот почему даже под дулами ружей Небеса посылали ко мне подготовленных людей, которые следовали за мной и тем самым помогли тюремным вратам отвориться и дать мне уйти.

Хотя сам я не говорил ни слова, духи из духовного мира свидетельствовали некоторым заключённым и побудили их последовать за мной. Я молчал, но их предки напрямую являлись своим потомкам, сидящим в тюрьме, чтобы им свидетельствовать. Так я смог найти и восстановить больше человек, чем те 12 последователей, которые бросили Иисуса и сбежали, когда он был распят.

Прежде чем идти утром на работу, мои последователи пытались встретиться со мной, невзирая на строгую тюремную охрану. Среди шума и толчеи, вызываемой выходящими на работу людьми, мои последователи сначала хотели подойти и поздороваться со мной — с человеком, следовать за которым им велел духовный мир. Они приходили — даже ползком, даже при том, что всюду сновала вооружённая охрана. Так действовал Бог. И так я создал в тюрьме условие искупления для восстановления четырёхпозиционного основания.

Раздел 5. Поиски пропавших членов Семьи

Корейская война

Корейская война разразилась 25 июня 1950 года. Это была первая война, на которую мобилизовались миротворческие силы ООН. Война разразилась на месте столкновения демократии и коммунизма, и сражавшаяся в ней армия являла собой международный союз. Теизм иудейско-христианской традиции, отражавший мировоззрение Авеля, столкнулся с атеистическим материализмом, последним выражением мировоззрения Каина. Четырнадцатого октября 1950 года, через 112 дней после начала войны Истинный Отец был освобождён из тюрьмы Хыннам благодаря бомбардировке ООН, сопровождавшейся высадкой войск. Бог побудил 16 стран ООН участвовать в Корейской войне ради спасения Господа Второго пришествия.

1. В Корейской войне жители 16 стран проливали свою кровь за Божью победу. Ради Божьего провидения впервые в истории 16 стран приняли участие в войне внутри одной страны. Хотя эта война внешне выглядела гражданской, по сути это была война за Божье провидение, поэтому для неё потребовалось участие многих стран. Война имела прямое отношение ко мне, а значит, и к Божьему провидению для Мессии.

Какой эффект это произведёт на мир, когда раскроется смысл этой войны? Наш мир должен понять, что Корея — отечество, где рождён Мессия. Стало быть, Корея — воистину отечество всех людей. По этой причине на стороне Бога были мобилизованы 16 стран для защиты Кореи. В ходе Корейской войны эти страны были мобилизованы для восстановления отечества.

2. Когда я был в тюрьме Хыннам, разразилась Корейская война. Северокорейская компартия планировала отправить всех заключённых на 38-ю параллель умирать на передовой. По мере обострения ситуации в войне коммунисты хотели вывезти заключённых с самыми длительными сроками подальше на Север, а оставшиеся две трети отправить на передовую. Чтобы с помощью этой стратегии забить жерло войны «пушечным мясом», они вытащили из тюрьмы всех, хотели они того или нет. Заключённых, не подчинявшихся приказу, расстреливали.

Около 800 заключённых насильно отправили в Джонпхён рядом с Хыннамом. Между Хыннамом и Вонсаном ходили поезда, но авиация ООН в нескольких местах разбомбила железнодорожные пути. Заключённым пришлось пройти 50 километров от Джонпхёна до того места, где они могли сесть на поезд до Вонсана. По распоряжению руководства оставили около 70 заключённых в Хыннаме, а остальных выслали. Я оказался среди высланных. Мы выехали в восемь вечера и шли пешком всю ночь до рассвета, покрыв около 30 километров. Днём мы не могли идти из-за бомбардировок с воздуха. Поезда могли ходить лишь по ночам, так что нам нужно было добраться до места, где можно было бы сесть на поезд до Вонсана примерно в четыре утра. Мы не добрались бы до места назначения за день, и по плану нам следовало быть там вечером второго дня.

Однако поезд, отправленный за нами по распоряжению из штаб-квартиры, попал в аварию, и нам пришлось остаться там на несколько дней. Толпы заключённых и отсутствие поезда создавали серьёзную проблему для охранников. Там были лишь несколько охранников и множество заключённых. Так что во избежание дальнейших проблем всех нас погнали обратно в тюрьму. Через три дня после нашего возвращения в Хыннам коммунисты вновь решили увезти примерно 800 заключённых. На этот раз меня не включили в списки, и я остался в тюрьме. В конце концов я был освобождён.

3. Когда я, освобождённый, покинул тюрьму Хыннам, за мной шли четыре человека. Каждый из них сказал: «Учитель, куда ты, туда и я». Вместо того чтобы отыскать жён и детей, они безоговорочно пошли за мной и заявили, что домой не вернутся. Эти четверо шли за мной до Пхеньяна.

Среди них был мужчина из рода Мунов. Так я смог утвердить личность типа Каина из семьи Мунов. Однако по пути на Юг он потерялся, когда я отправил его на поиски другого человека. Я подумал, что он остался на Севере, так как был Каином, в то время как я на позиции Авеля отправился на Юг. Если мне выпадет шанс вернуться в Северную Корею, я найду его, если он ещё жив. Если же он умер, я побываю на его могиле и установлю на ней памятник. Я до сих пор молюсь о нём и думаю: «Если твоя посвящённость сохранилась и по сей день, однажды Северная и Южная Корея непременно обнимутся!». Прежде чем помолиться о матери или отце, я молюсь о нём.

4. Среди заключённых, которые последовали за мной после выхода из тюрьмы Хыннам, был один из рода Мунов. Он работал начальником отделения в управлении провинции Южный Хамгён в Хамхыне, и его звали Мун Чон Бин. Его подчинённый совершил ошибку, и Чон Бина как ответственного человека отправили в тюрьму. Мы с ним оказались в одной камере. Получив указания из духовного мира, он последовал за мной.

После нашего освобождения из тюрьмы Хыннам он сопровождал меня от Хыннама до Пхеньяна. У него были жена и дети. Выйдя из тюрьмы, мы остановились у него дома. Там он попрощался с семьёй и затем продолжил свой путь вместе со мной. Из Пхеньяна мы планировали отправиться на Юг. Мать Ким Вон Пхиля была прихожанкой Церкви, и мы хотели взять её с собой, но её не было дома — она ушла в Сунан что-то продать на рынке. Через пару-тройку дней нам нужно было отправляться в путь, но она всё не возвращалась, и я отправил Мун Чон Бина в Сунан, чтобы попытаться найти её и привести домой.

Я предполагал, что весь пеший путь займёт у него один-два дня, но за это время он так и не вернулся. Ситуация тем временем всё усложнялась из-за наступления китайской коммунистической армии, угроза которой нависла над нашим городком. И мы вынуждены были уйти, не дожидаясь возвращения Чон Бина и матери Вон Пхиля. Вот почему, хотя Мун Чон Бин поклялся посвятить мне жизнь, в итоге он не смог отправиться с нами на Юг.

5. Когда я вышел из тюрьмы Хыннам и отправился в Пхеньян, многие хотели пойти со мной. Они настаивали на том, чтобы пойти за мной, а не возвращаться к семье на родину. Хотя они и заявляли, что не вернутся на родину, именно это им следовало сделать. Так что сразу по прибытии в Пхеньян я велел им отправиться домой и затем вернуться ко мне в определённый день и час. Однако из-за отхода войск ООН нам пришлось покинуть Пхеньян раньше намеченного срока. В итоге некоторые из них не смогли пойти с нами. Мне кажется, когда-нибудь я встречусь с этими людьми. Те, кто преданно посвятил себя Небесам, никогда не погибнут.

Я знаю, что Бог любит меня, ведь если я испытывал одиночество и об этом не знал никто в целом мире, Бог приходил ко мне и помогал. Такое бывало не раз и не два. Вспоминая все эти случаи, я не могу забыть милость Небес.

6. Я пробыл в тюрьме Хыннам примерно два года и пять месяцев. Уходя из тюрьмы, я взял с собой одежду, в которой трудился на фабрике. Вся моя одежда — и рабочая, и рубашки с бельём — была из хлопка. В тюрьме я работал на фабрике по производству удобрений из сульфата аммония, и хлопок разъедало при соприкосновении с серной кислотой и аммонием, выделяемыми в процессе. Хлопок не устоит перед кислотой, и, если такую одежду легонько потянуть, она тут же порвётся. Со временем от долгой носки моя одежда измохратилась в клочья. И вот в этих лохмотьях я выглядел как самый жалкий бродяга. От моей одежды несло вонью за версту, а стоило её потереть, как она тут же крошилась в пыль. Но я не мог её выбросить. Я знал, что она станет бесценным историческим артефактом Церкви Объединения.

Я не мог выбросить эту одежду, поэтому отодрал ватную подстёжку от своего одеяла и завернул в него тюремные лохмотья, в которых работал два с половиной года. Прежде чем лечь спать, я вынимал одежду из одеяла и аккуратно расправлял, чтобы сохранить в неповреждённом виде. Ну что ещё оставалось у меня в память о тюрьме, кроме этой одежды? Вот я и нёс её с собой десять дней из Хыннама в Пхеньян.

Прибыв в Пхеньян, я не мог вернуть себе своё былое имущество. И всё же я попросил кого-то из членов Церкви хорошенько позаботиться об этой одежде и наказал одной женщине: «Даже если тебе придётся выкинуть свои шёлковые одеяния и парчовые покрывала, ты должна любой ценой вернуть мне эти лохмотья в целости и сохранности!». Однако позднее я обнаружил, что, когда эта женщина отправилась на Юг, она взяла с собой лишь личные вещи, а мои лохмотья выбросила. Так я их потерял. Если бы они были сейчас со мной, мне не пришлось бы говорить ни слова о своей жизни в тюрьме. Лохмотья стали бы лучшим свидетельством, которое не променять и на весь мир.

7. Выйдя из тюрьмы Хыннам, я взял с собой изодранные лохмотья, которые носил в тюрьме. Вы не продали бы такую ветошь и за ломаный грош. Если попытаться выменять её на сладости, торговец не дал бы взамен и пол-ириски. Я отдавал другим шёлковые штаны и пиджаки, которые приносила мне мать, а сам почти три года ходил в рванье, годящемся разве что для покойника.

Зачем же мне эти вещи, столь обветшалые, что при любом прикосновении они могли рассыпаться в пыль? Они нужны мне, потому что спустя десятилетия, столетия или тысячелетия они стали бы величайшим сокровищем, истинной реликвией, которую не купишь и за миллионы или миллиарды золотых долларов. Представьте, что было бы, сохранись на свете хотя бы черепок от посуды Иисуса в Иерусалиме! Вы не согласились бы обменять его даже на целую Англию или Америку. Наверное, нынешняя молодёжь рассмеётся при мысли об этом, но, поскольку моя тюремная роба была дороже любых сокровищ, я взял её с собой, невзирая на все трудности.

Сорок дней в Пхеньяне

Истинный Отец прибыл в Пхеньян через десять дней после освобождения из тюрьмы Хыннам. Хотя многие в спешке бежали на Юг, Отец посвятил 40 дней поиску своих разбросанных повсюду учеников. Хотя его родной Чонджу был не так далеко, он не пошёл туда повидаться с родителями, братьями и сёстрами. Причина в том, что он чувствовал абсолютную необходимость пройти путь восстановления искуплением, на котором от него требовалось любить сначала Каина, и любить его сильнее, чем Авеля. И вот в сопровождении Ким Вон Пхиля и Пак Чон Хва Отец в конце концов отправился в Южную Корею.

8. Меня бросало в дрожь при одной мысли о Пхеньяне, но, выйдя из тюрьмы Хыннам, я вернулся в этот город. Я отправился туда, ведь там были члены моей духовной семьи. Будь я обычным человеком, я забыл бы о Пхеньяне и прямиком отправился домой. Однако я знал, что в этом городе жили члены моей духовной семьи, которые отдали мне своё сердце, когда я отправился в тюрьму. И я поступил так, ведомый Небесами. В общем, я вернулся в Пхеньян и попытался разыскать каждого из членов моей духовной семьи, которые были со мной, когда я занимался миссией в этом городе.

Я искал и тех, кто покинул меня и даже выступил против меня. Разумеется, они ушли не тогда, когда я жил в Пхеньяне; единственной причиной их ухода и бунта против меня стало моё тюремное заключение. Они клялись верить мне, пока я не попал в тюрьму. И, поскольку они не уведомили меня, что хотят разорвать наши узы, я как учитель по-прежнему чувствовал за них ответственность. Хотя некоторые из них предали меня, когда-то они поклялись Богу верить мне, и я чувствовал, что клятва эта никуда не делась. Если же они лично отказывались общаться со мной даже после того, как я их нашёл, Небеса их отпускали. Однако Небеса не меняли своих ожиданий от меня, и я как учитель был полон решимости и дальше нести ответственность за этих людей, пока они меня не отвергли.

Вот почему я обыскал весь город, пытаясь найти рассеявшихся повсюду членов Церкви. Если я не мог лично навестить кого-то, я отправлял к ним Ким Вон Пхиля. По этой причине я не смог побывать на родине. Однако оставалась ещё одна женщина, которую я так и не нашёл, хотя искал её повсюду целую неделю.

9. Когда я вышел из тюрьмы Хыннам, вместе со мной шли четыре человека, четыре моих последователя. Иисус умер в одиночестве, а я вышел из тюрьмы в сопровождении четырёх человек. Мы шли из провинции Южный Хамгён до провинции Северный Пхёнан по самой непроходимой горной местности в Корее. Начав путь у побережья Восточного моря, мы миновали горы Кымган и Сорак в гористой местности Тэбек в провинции Канвон, а затем и горные кручи провинции Северный Пхёнан.

В то время северокорейская народная армия в беспорядке отступала через горы Тэбек. Мы прошли по территории, кишмя кишевшей солдатами. На свою беду мы держали путь на Юг, в то время как солдаты бежали на Север. Почему мы выбрали такой путь? Решив обойти солдат стороной, мы потеряли бы четыре-пять дней. С другой стороны, отступавшие солдаты расстреливали заключённых, которые были с ними. И когда мы миновали эту опасную зону, я сказал своим спутникам: «Ну что может быть опасного для тех, кто только что вышел из тюрьмы? Мы должны быть готовы пойти куда угодно!». Так что мы добровольно выбрали такой курс и в итоге дошли до Пхеньяна.

Став беженцем, я принялся разыскивать членов своей первоначальной духовной группы, собиравшихся у меня, когда я проповедовал в Пхеньяне. Я не забыл тех, кто плакал обо мне, когда меня отправляли в тюрьму, и, поскольку обещал их найти, я продолжал поиски. В тот момент я услышал, что китайская коммунистическая армия вот-вот войдёт в город, но всё равно отправился на поиски одной бабушки, которую пока так и не нашёл. После того как я узнал, что бабушка умерла, эвакуировались и мы.

10. В Северной Корее коммунисты преследовали любые церкви и пытались от них избавиться, но мы оставались там до конца. В те дни наша группа ещё не называлась Церковью Объединения. Это была лишь группа моих последователей. Но даже после выхода из тюрьмы мне нужно было продолжать проповедовать. Вот почему, прибыв в Пхеньян, я сразу же захотел встретиться со всеми членами нашей духовной семьи, которые раньше были со мной.

Я провёл в тюрьме почти три года. Из-за преследований со стороны коммунистов члены Церкви не могли открыто практиковать свою веру, и постепенно им пришлось уйти в подполье. Так что, несмотря на освобождение из тюрьмы, я не мог продолжать свою миссию привычным образом. И всё же, прежде чем уйти на Юг, я сумел повидаться почти со всеми членами Семьи, которые были со мной раньше.

Я живо помню, как все они горько плакали, глядя, как меня уводят в наручниках в тюрьму. Меня приговорили к пяти годам, и, когда я сказал им: «Берегите себя, и давайте встретимся снова через пять лет», они разрыдались. Я помню это как сейчас. Выйдя из тюрьмы, я принялся искать всех, кого мог вспомнить, старых и молодых, чтобы вновь собрать членов нашей духовной семьи, с которыми построил взаимоотношения согласно Божьей воле.

11. Покинув тюрьму Хыннам и добравшись до Пхеньяна, я трижды с разными оказиями отправлял посыльного к одному из членов моей былой группы. В первый раз этот человек развернул посыльного прямо у двери. Тот вернулся к нему второй и третий раз, но каждый раз его гнали прочь. Я твёрдо держался убеждения, что должен вкладываться с предельной посвящённостью, пока Бог не повелит мне остановиться. До тех пор я никак не могу сдаться. Пока все бежали на Юг, я продолжал попытки связаться с этим человеком, отправляя к нему посыльных вплоть до вечера второго декабря. Стало быть, я полностью выполнил свою ответственность по отношению к нему.

Где бы я ни очутился, мне нечего стыдиться. Я следовал и следую учению, основанному на сердце. В Пхеньяне моё сердце множество раз было разбито и изранено. И я не хотел уезжать, пока не избавлюсь от этих ран. Лишь сделав это, я понял, что теперь наконец готов соединять с Богом новых людей на Юге. Той же ночью я покинул Пхеньян. Лидеры точно так же должны неутомимо нести на плечах своё бремя.

Даже в ситуации на грани жизни и смерти, пока лидер не выполнит свою долю ответственности, доверенную Богом, его путь будет заблокирован. Вы должны исполниться твёрдой решимости и укрепить отношения со всеми людьми, с которыми вас свела судьба. Итак, где бы я ни был, на земле или в мире ином, я должен поступать так, чтобы предки этого человека были на моей стороне, так же как и его будущие потомки. Именно такие мысли побуждали меня продолжать искать того самого бывшего члена Церкви.

12. Я покинул всех своих восьмерых братьев и сестёр. Даже в тюрьме в Северной Корее я мог предвидеть грядущее развитие политических событий. Соответственно, выйдя из тюрьмы, я отправился в Пхеньян и пробыл там 40 дней. Моя родина находилась примерно в 110 километрах от города, и мне хватило бы пары дней, чтобы добраться до дома. Однако за эти 40 дней, вместо того чтобы навестить родителей и братьев с сёстрами, я пытался найти каждого, кто раньше вместе со мной трудился ради Божьей воли. Я искал тут и там, пытаясь найти людей, которые поклялись мне своей жизнью перед лицом Небес. Забота о родителях и родственниках на родине не была для меня приоритетной задачей; вместо этого я с риском для жизни искал всех членов духовной семьи.

13. Добравшись до Пхеньяна, я мог бы за два дня побывать в гостях у своего старшего брата и взять его с собой. Однако я знал, что, если не создам условие более горячей любви к своей стране, чем к своему старшему брату, я не смогу с чистым сердцем взять его с собой. Я знал, что, не создав условие более сильной любви к своей стране, чем к родителям, я не смогу с чистым сердцем взять с собой и родителей.

Всё это требовалось от меня для совершенного восстановления искуплением. Чтобы стать Авелем, нужно полюбить Каина. Чтобы почитать Истинных Родителей, нужно сначала проявить почтение к родителям в сатанинском мире. Вот почему я так поступил. По той же причине, выйдя из тюрьмы, я стал почтительно служить пожилым женщинам. Таков основополагающий принцип восстановления. Я вышел из тюрьмы и собрал бабушек, образуя троицу. Я утвердил троих детей из мира сатаны, способных осуществить сотрудничество матери и сына. Вы тоже должны так поступить согласно этому принципу.



Наверх